Великое видится на расстоянии, в том числе и во временном удалении – формула, обычно подтверждающаяся: редко, но случается, чтобы великим воздавалось при жизни. Счастливые исключения все же бывают, и католикос Вазген принадлежит к их числу.
Не в обиду, но следующим высшим иерархам Армянской Апостольской Церкви (ААЦ) не повезло: волей или неволей, но их сравнивают с Вазгеном I, и это, наверное, не совсем правильно и справедливо. Масштабы личности Вазгена настолько необъятны, что сравнения становятся просто некорректными, заведомо выигрышными для Католикоса, четыре десятилетия, без одного года, бывшего духовным лидером нации.
Лидеры (и лидеришки) политические уходили и приходили. Оставался Вазген. Он пришел к верховному сану не в результате выстроенной карьеры, а по закономерному итогу праведной жизни священника, принявшего постриг в конце сентября 1943 года в церкви Сурб Карапет в Афинах. Тогда Левон-Карапет Палчян был наречен Вазгеном.
И если "Не убий" - это божья заповедь, то "Спаси" - истинно человеческая, порожденная способностью любить и сострадать. В годы Второй Мировой отец Вазген был одним из самых активных членов Комитета помощи армянским военнопленным – сколько жизней было спасено благодаря его усилиям, он и сам не знал. Он спасал, а не считал спасенных.
Уже в 1949 году Вазген Палчян становится архимандритом и возглавляет Румынскую и Болгарскую епархии Армянской церкви. А вскоре приходит черед становиться Католикосом.
Выборы Верховного Патриарха проводятся за закрытыми дверями в кафедральном соборе Эчмиадзина. История Армянской церкви, насчитывающая без малого два тысячелетия, почти не знала католикосов в возрасте младше 70 лет, и епископ из Румынии был на этом почтенном фоне непозволительно молод: 47 лет. Тем не менее, он получил 126 голосов из 140 – потому что уже тогда это была выдающаяся личность.
Он спасал, кого мог и что было возможно. Спасал, например, хачкары из нахичеванской Джуги.
Во многих армянских семьях до сих пор хранится книга-альбом "Армянские хачкары", инициатива издания которой принадлежит католикосу Вазгену. Фотографий хачкаров, находившихся на территории Армянской ССР католикосу было недостаточно, и он отправил фотографа запечатлеть драгоценные хачкары Джуги. Мало того, ему удалось организовать перевозку некоторых из них в Армению – он словно чувствовал, что произойдет с реликвиями лет через 20.
Он восстановил многие зарубежные епархии ААЦ, это был человек, который в 1960 году, выступая перед репатриантами, говорил с трибуны совершенно невозможные в советской действительности слова: "Мы должны строить нашу Родину, наш Ереван, наши Карс и Ван, наш Муш и наш Битлис". Ни одна конфессия в СССР не была настолько независима, как Армянская Апостольская Церковь при Вазгене I.
Скорее всего, именно невероятная степень свободы и независимости католикоса стала причиной появления разговоров о его тесных связях с КГБ. Слухи об этом распускали как раз те, кто действительно стучал в контору, как настучали они однажды о непонятном ажиотаже, творящемся в Эчмиадзине.
Про частые визиты в Эчмиадзин известных ювелиров доложили председателю республиканского КГБ – в донесении говорилось, что, по всей вероятности, в Первопрестольном заняты контрабандой золота и драгоценных камней. Контора стала разбираться, и вот что выяснилось.
В одной из комнат патриаршей резиденции, за обычными занавесками, стоят два немецких сейфа, сделанных на спецзаказ. Их двери медленно открываются, и изумленному взору предстают Крест и Алфавит. Армянский алфавит, разумеется.
Все это отлито из золота высшей пробы, из 23 килограммов благородного металла, плюс несколько сот бриллиантов, в основном – пожертвования паствы. Вот для этого и приезжали в Эчмиадзин каждое воскресенье корифеи ювелирного дела, художники, а католикос утверждал эскизы каждой буквы самолично, отлив из золота творение Маштоца. КГБ, говорят, сконфуженно закашлялся и закрыл дело об "ажиотаже".
В те годы в обиход еще не вошло слово "харизма", но католикос Вазген был именно что харизматичен. Поэтому, наверное, тончайшая Белла Ахмадуллина попросила отпустить ей грехи именно Вазгена I, не русского патриарха или мусульманского муфтия.
И писатель Федор Абрамов, оплакавший смерть традиционной российской деревни и сельских устоев, не отрывал глаз от невысокой фигуры Вазгена во время богослужения в Эчмиадзине, сказав потом, что он, наконец, увидел настоящего духовного пастыря.
За четверть века без сто тридцатого католикоса мы успели натворить много всего: иногда – хорошего, чаще – не очень. Быть может, незримая тень Вазгена I, оберегающая и спасающая, не дает нам натворить непоправимое: ведь не может быть, чтобы его слова и дела остались неуслышанными и неоцененными.
