Записки космического контрразведчика
Завтра планетарный день-праздник — День космонавтики. Нет на планете народа или племени, который бы не глядел в небо и не напрягал бы зрение и воображение. Мечтали все, но в этот день 1961 года произнес историческое слово “Поехали!” и первым ринулся в пространство Вселенной Юрий Гагарин. Он только раз облетел Землю и пробыл на околоземной орбите всего 1 час и 48 минут. Что и говорить, его подвигом восхищалось все человечество и, конечно, в первую очередь обитатели советской страны. Гагарин полетел на “Востоке” благодаря совокупной деятельности ученых и конструкторов всего СССР. Включая, разумеется, и армянских специалистов. Вообще армянский вклад в космонавтику довольно весом.
Так, космическая биология закладывалась академиком Норайром Сисакяном, главным конструктором электроники баллистических ракет, космических аппаратов и спутников был Андраник Иосифьян. Он также был задействован и в подготовке полета Юрия Гагарина. В “гагаринском наборе” летчиков — кандидатов, готовящихся к полетам в космос, были и наши соотечественники, в частности Владимир Назарян, Гурген Иванян, несколько других. Однако первым и пока единственным армянином, познавшим космос, был гражданин США Джеймс Багян. Он побывал там по программе “Спэйс Шаттл” в 1989 и 1991 гг. на “Дискавери” и “Колумбии”. Отметим, что руководителем жизнеобеспечения НАСА в то время был доктор А.Никогосян. Можно с уверенностью сказать, что в советской космонавтике и в зарубежной, прежде всего американской астронавтике, работали десятки ученых и конструкторов-армян. В том числе и в смежных областях.
Недавно в Москве вышла книга “Записки космического контрразведчика”. Автор — полковник РЫБКИН, кавалер многих российских наград, ныне мэр города Звездный. Он прослужил в авиации и военной контрразведке более тридцати лет и знает много того, чего не знает никто. Изнутри. Предлагаем главы из этой книги, а также небольшую статью о Джеймсе Багяне, астронавте.
АПРЕЛЬ ЮРИЯ ГАГАРИНА
Многие гагаринские “летописцы” постарались на славу и сочинили немало разных красивостей, которые должны были, по их мнению, еще более влюбить читателей в первого космонавта. Хотели как лучше, но часто вызывали действие обратное, поскольку выражения были безвкусны, не говоря уже о том, что искажали историю, ибо все, связанное с гагаринским полетом в космос, именно ей теперь и принадлежит.
Ранее говорилось, что перед тем как подняться на лифте к вершине ракеты, Гагарин “сделал заявление для печати и радио”. Заявления этого, которое многократно транслировалось по радио и было опубликовано во всех газетах, Гагарин тогда не делал. Все эти высокопарные и местами не совсем скромные слова Юрия заставили прочитать перед микрофоном еще в Москве, где их записали на пленку. Ведущий конструктор космического корабля “Восток”, а в прошлом военный контрразведчик-смершевец Олег Ивановский рассказывал, что существовали варианты этого заявления, прочитанные дублером Гагарина Германом Титовым и дублером дублера Григорием Нелюбовым. А тогда на космодроме было не до заявлений.
Широко известные кинокадры, на которых запечатлен Королев, сидящий за круглым, покрытым скатертью столом у лампы с абажуром и переговаривающийся с Гагариным, документальны относительно. Это действительно Королев, и произносит он именно те слова, которые говорил Гагарину перед стартом. Но кадры эти сняты уже позже, а не 12 апреля. Королева в бункере в то утро никто, к сожалению, не снимал. 
Гагарин крикнул “Поехали!” самопроизвольно, и ни о каком “историческом” восклицании он не задумывался — просто вырвалось. Волновался? Да, конечно! И очень! Но страха, в обывательском значении этого слова, не было. Он напрягся, весь подобрался — как лев, готовый к прыжку. Рев двигателей казался в корабле совсем не громким. Где-то внизу глухо рокотало, но он ясно слышал голос Королева в шлемофоне, и Королев, как он понял, слышал его, в то время как на наблюдательном пункте разговаривать в секунды старта было невозможно. Ракета задрожала, и в следующее мгновение Гагарин почувствовал, что перегрузка начала вдавливать его в кресло. Она нарастала быстро, Гагарин знал, что до ужасной давиловки, которую ему устраивали на центрифуге, дело не дойдет. Он был готов и к тряске, как в телеге, которая катится по булыжнику.
С его слов известно, что спуск с орбиты он переживал тревожнее, чем восхождение в космос. Багровые всполохи, которые он видел в иллюминаторе, страшили, как и должен страшить пожар дома всякого нормального человека, в этом доме находящегося. Он знал, что обмазка спускаемого аппарата должна гореть, что перегрузки будут сильнее, чем во время подъема, — все это он знал, но все же сердце колотилось от волнения.
Как и десяткам космонавтов после него, первому космонавту тоже казалось, что парашютной системе уже пора бы сработать, а она все не реагирует. Он ждал этого, и все-таки корабль дернулся неожиданно: раскрылся купол тормозного парашюта. Перед глазами Гагарина загорелся транспарант: “Приготовься, катапульта!” Юрий сжался, подобрался. С резким коротким звуком отстрелился люк, и в следующее мгновение кресло катапульты вытянуло его из шарика спускаемого аппарата в прохладные объятия весеннего неба.
Сильно дернули парашюты, и Юрий почувствовал, как оторвался НАЗ — носимый аварийный запас. Он заметил, что Волга осталась далеко слева и НАЗ, в котором была надувная лодка, ему не понадобится. И тогда Юрий запел.
Гагарин приземлился на сухом пригорке у села Узморье. Первое, что он увидел, — маленькую девочку с теленком, которая стала быстро отдаляться от него к пожилой женщине. Это была Анна Акимовна Тахтарова с внучкой Ритой. О космонавте они ничего не слышали, но помнили, что год назад вся страна говорила об американском шпионе Пауэрсе — кстати, местный народ поначалу принял его за человека, прилетевшего из космоса, и радостно приветствовал. По этой причине жена лесника, завидев мужчину в оранжевом снаряжении, приземлившегося на парашюте, решила уйти “от греха подальше”.
— Мамаша, куда же вы бежите! — кричал Гагарин. — Я свой!
Женщина остановилась, но поговорить они не успели: вдали показались сначала мотоциклист, а за ним — целая ватага механизаторов, которые с громкими криками “Гагарин! Юрий Гагарин!” бежали к космонавту.
Мотоциклист Анатолий Мишанин крепко пожал Юрию руку и спросил:
— Как же так, только что передали, что вы над Африкой, и вот вы уже у нас?! Надо же...
Гагарин заулыбался. Мишанин заторопился и убежал смотреть корабль. 
Деревенские мужики подумали, что на радостях Гагарин забудет об оторвавшемся НАЗе, но на всякий случай зарыли в посадках радиопередатчик и лодку, мгновенно надувающуюся от маленького баллончика. И Гагарин действительно забыл — не до того ему было. Но вскоре приехал хмурый капитан КГБ и сказал, что, если через полчаса НА3 не принесут, он арестует все село. Приемник — черт с ним, кому он тут нужен, но лодку — в селе все мужики были рыбаками и в буквальном смысле знали ей цену — вернули с сожалением. “Кажись, она рваная”, — сказали похитители, но их деревенское лукавство не сработало: хмурый капитан молча бросил лодку в машину и уехал.
Космонавта тем временем отвезли в часть ПВО неподалеку от Энгельса, а потом отправили в Куйбышев. Где бы он ни появлялся, везде сразу возникала толпа.
Мыслями Юрий был еще в полете, но первый восторг колхозников не стал неожиданностью. При появлении же майора Гасиева он начал докладывать, как учили:
— Товарищ майор, космонавт Советского Союза старший лейтенант Гагарин задание выполнил!
— Да ты уже майор! — засмеялся Гасиев и сказал Юрию, что об этом объявили по радио.
Это сообщение ошарашило Гагарина. Он не думал, что его повысят в звании, а тут еще сразу в майоры. Просто не верилось. Он рассеянно отвечал на вопросы спортивного комиссара Ивана Борисенко и врача Виталия Воловича.
Увидев запруженное народом аэродромное поле под Энгельсом, Гагарин растерялся.
— Ты видишь, как тебя встречает народ! — сказал ему Иван Борисенко с такой гордостью, будто это именно он организовал и полет, и толпу.
— Я этого, по правде сказать, не ожидал... — произнес Юрий.
Он принял душ и сел обедать. С отдыхом ничего не получалось. Постепенно дом наполнялся людьми, прилетевшими с космодрома, из Москвы, а также местным начальством всех рангов: первый секретарь обкома Мурысев, предоблисполкома Токарев, командующий Приволжским военным округом генерал армии Стученко, областные начальники КГБ, МВД и множество других людей, к событию решительно никакого отношения не имевших. Где-то уже пили, но пока наспех, без закуски...
На дачу приехал Королев и сразу прошел в комнату Гагарина. Он расцеловал Юру, а у самого глаза были на мокром месте.
— Все хорошо, Сергей Павлович, все в порядке, — тихо говорил Юрий, словно утешая главного.
Королев молчал и слушал. Наконец он сказал:
— Отдыхай, завтра проведем госкомиссию, все расскажешь... А сейчас пошли, дай народу на тебя посмотреть.
В зале были Руднев, Келдыш, Москаленко, Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов, Воскресенский, Раушенбах. Вместить всех дача не могла, и часть народа поселилась в центральной городской гостинице, из “люксов” которой срочно выселили прежних постояльцев. Посмотреть на Гагарина приезжали все. Уже часов в десять вечера начался праздничный ужин с торжественными тостами. После первых рюмок все почувствовали, что устали. Этот знаменательный день уходил, и около одиннадцати Юра уже спал.
Королев был очень доволен. Заседание прошло на редкость мирно, без гневливых разборов и взаимных упреков. Мелочи, вроде отказа пироболтов или оторвавшегося НАЗа, были отмечены Королевым, но “поднимать волну” по этому поводу именно сейчас было бы глупо. Он знал, что не забудет этих мелочей. И те, кто за эти “мелочи” отвечал, тоже знали, что он их не забудет. Каманин увел Гагарина готовиться к встрече с журналистами. Юра не робел, но все было как-то странно и удивительно: он дает интервью! На дачу уже приехали четыре специальных корреспондента: Николай Денисов из “Правды”, Георгий Остроумов из “Известий” и двое из “Комсомолки” — Василий Песков и Павел Барашев. Они сидели в бильярдной и, как школяры, зубрили заготовленные вопросы.
После обеда Королев, члены госкомиссии и все ракетчики, которые были в Куйбышеве, улетели в Москву. На Чкаловскую ушел самолет с космонавтами. На даче с Гагариным остались Каманин, замполит Центра подготовки Никерясов, врачи, журналисты. Вечером из Москвы перегнали Ил-18, на котором утром Юрий должен был отбыть во Внуково.
В самолете, развесив на плечиках новенькие китель и шинель с майорскими погонами, Юрий зубрил рапорт, который он должен был отдать Хрущеву, спустившись с трапа лайнера. Никита Сергеевич будет встречать его на аэродроме, специально прервав отпуск и прилетев из Сочи.
По тщательно выверенному графику самолет Хрущева садился точно в 12.30. Самолет Гагарина — в 13.00. С Хрущевым в Москву летели Микоян и Мжаванадзе.
Чудеса этого невероятного дня начались очень скоро. Километрах в 50 от Москвы к самолету пристроился почетный эскорт из семи истребителей: по два на крыльях и три на хвосте! Этого Гагарин вовсе не ожидал. Не ожидал он и флагов на улицах Москвы, которые были хорошо видны сверху, когда они заходили на посадку. Последнее, что он разглядел в иллюминатор, перед тем как выйти, — красная ковровая дорожка, которая тянулась к низкой трибуне, занятой темными фигурками в шляпах. Лиц он не разобрал. Самолет остановился. Шинель, белый шелковый шарфик, фуражка, “краб” по центру, — все в порядке... Дверь откинулась внутрь самолета...
Но не все было в порядке. Все заметили, как едва только Юрий вступил на дорожку, с крючков его черного ботинка соскочил шнурок, и петля забилась в ногах космонавта. Это можно разглядеть и в кинохронике. “Этажерка” замерла. Все беззвучно молились всевозможным богам: “Не споткнись! Не упади!” Было бы чудовищно несправедливо: упасть, когда на тебя смотрит весь мир! Гагарин ничего не чувствовал. Может, это и к лучшему: иначе он мог бы сбиться с шага. Он шел размашисто, четко, в ритме старого довоенного марша “сталинских соколов”: “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...”
Поднялся на трибуну, остановился перед микрофоном, вскинул руку к козырьку и начал рапортовать, глядя прямо в глаза Хрущеву:
— Товарищ Первый секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии...
Властно раздвинув строй охраны, окружающей трибуну, на Гагарина, прильнув глазом к визиру маленькой любительской кинокамеры, надвигался большой грузный человек в тяжелом драповом пальто. Это был Туполев. Ни один киношник позволить себе такую дерзость не смог бы...
Растроганный бодрым видом и четким докладом космонавта, Никита Сергеевич обнял и расцеловал его, а потом начал представлять ему всех членов Политбюро, а также монгольского вождя Цеденбала, но назвать всех не успел, Юрий потянулся к жене Вале, маме, отцу, братьям и сестрам, стоявшим тут же, по левую руку от Хрущева.
Гагарин рассказывал друзьям, что, отчеканив свой рапорт, он в ту же секунду погрузился в прострацию, как бы в сон. Чувство это усиливали лица вождей, которых он знал по портретам, но не воспринимал как живых людей, и которые с интересом рассматривали теперь его, а многие радостно целовали. “Это Брежнев, это Козлов, это Ворошилов, это Микоян...” — отмечал он про себя. Целуя родных, он не понимал, как они попали сюда — ведь жили в Гжатске, как оказалась здесь Валя, мелькнула даже мысль: “А на кого она оставила девочек?” Сойдя с трибуны, Никита Сергеевич провел Гагарина вдоль плотной толпы людей, отгороженных милицией и веревочным запретом, и он опять встретил эти радостные глаза, жадно его рассматривающие, и неожиданно увидел собственные большие портреты и лозунги со своей фамилией. Портреты были трех людей: Ленина, Хрущева и его, Гагарина. Но больше всех — Гагарина.
Хрущев понял, рассмеялся, снова благодарил. Гагарин увлек Никиту Сергеевича, а за ним и других вождей в дальний угол, где тихо стояли космонавты, выглядевшие непривычно в штатских костюмах. Юре было как-то не по себе: за срок, измеряемый скорее часами, чем днями, он ушел от этих лейтенантов в такую необозримую даль, что и подумать страшно...
Когда Брежнев прикреплял к груди Гагарина Золотую Звезду, Юра учуял запашок коньяка, и ему тоже захотелось выпить, но он понимал, что делать этого нельзя, потому как все смотрят на него и нет секунды, чтобы его не разглядывали...
...Наградили не только Гагарина, но и еще не летавших космонавтов. Заочно и досрочно. Титов был представлен к ордену Красного Знамени. Но Хрущев распорядился дать ему орден Ленина, а всем остальным ребятам из Первого отряда (кроме погибшего Валентина Бондаренко) — ордена Красной Звезды. Орден Ленина получил Карпов.
КОСМОС БЕЗ ЦЕНЗУРЫ
Раньше, бывало, если пишешь о космосе, то будь добр, получи визу в консультативной группе ТАСС — в апартаментах на ул. Герцена. Что-то при этом было оправданно, а что-то вызывало улыбки. Особенно когда стоял вопрос о формировании общественного мнения. И уж если на данный момент была “установка” ЦК КПСС, чтобы все наши успехи в космосе выглядели “красивше”, чем это было на самом деле, — этот “аппарат” ничто не могло остановить.
И вот у американцев неполадки за неполадками, а мы “впереди планеты всей”, потому как в стране социализма — самая надежная в мире космическая техника. Тогда многие наши проблемы скрывались, однако сейчас оказалось, что действительно — наша ракета и корабль самые надежные, и они стоят дешевле и служат вернее, нежели космические корабли иностранных государств, в том числе самых высокоразвитых. Сам факт, что в ближайшие несколько лет только “Союзы” будут средством доставки на МКС российско-американских экипажей, а “Прогрессы” — грузов, говорит о многом. Да и китайские космические системы, заметим, что-то уж больно похожи на наши.
Понятное дело, любим мы, россияне, рисковать да недоговаривать. Вот и о полете Гагарина сообщали только то, что должны были, но ведь не все на самом деле обстояло именно так, как говорилось. Достаточно сказать, например, что гагаринский “Восток” запустили на слишком высокую орбиту, где-то около 370 километров в апогее — в сообщении ТАСС дали 327 километров, тогда как расчетная орбита составляла только 250 километров.
Для обывателя это пустяк, а вот специалистам понятно, что в нештатной ситуации с тормозным двигателем корабль мог возвратиться на Землю через 10 суток, а с высокой орбиты — только через 50 суток. Слава богу, двигатель не подвел, но героизм профессии космонавта, естественно, возрос. В том же, что и сам С.П.Королев, и члены его команды — парни рисковые, сомнений не было.
Много еще было “темного”, но это не помешало советскому народу ликовать от удовольствия быть первыми. Все прочее осталось как бы за кадром. Ведь то, что была масса проблем, нужно знать и учитывать специалистам, а для остальных важен только конечный результат. Поэтому и приукрашивали...
Многие ведь так и не узнали, что при посадке приборный отсек долго тянулся за гагаринским кораблем на неотстрелившихся кабелях, пока не сгорел в плотных слоях атмосферы. И ведь приземлился Гагарин не в самом корабле, а катапультировался из него, потому что тогда была именно такая система посадки.
Что ж, в те далекие советские времена работала “оптимистическая” составляющая. В обиходе у партийных чиновников было такое выражение: “надо приподнять полет”, и все причастные сочиняли доклады и приветствия о блистательном успехе.
ПОСЛЕДНИЙ РЕПОРТАЖ
Дмитрий Диевич Ухтомский был последним из фотокорреспондентов, снимавших первого космонавта Юрия Гагарина. В марте 1968 года, рассказывал он, редакция “Огонька” готовилась к круглому столу с космонавтами. Договорились о съемке в Звездном городке 24 марта в 11 утра.
Без пятнадцати одиннадцать все были у ворот Звездного. Но им сообщили, что Гагарин уехал утром и в городке его нет. Однако ждали, мало надеясь на успех. И вдруг ровно в одиннадцать на своей черной “Волге” подъехал Гагарин. Рядом с ним — в больничном халате и наброшенной на плечи шубке жена Валентина.
— Ах, вы уже ждете, — улыбнулся Гагарин, — но я точен — на часах ровно одиннадцать!
Оказывается, в то воскресенье к Гагарину приехали в гости родные — братья, племянник и сестра жены. Чтобы их порадовать, Юрий Алексеевич сумел “выкрасть” на день жену из больницы.
Юрий Алексеевич сразу же категорически отказался сниматься при всех своих наградах, сказав, что это успеется на круглом столе. Снимали все, но только один раз он остановил корреспондента — тот нацеливался на него в момент, когда ему пришлось помочь жене на кухне. Зато Дмитрий Ухтомский сумел заснять его как фотолюбителя — в то время, когда Гагарин осваивал подаренную ему в ГДР “Экзакту”.
Вдруг, обнаружив, что съемка идет уже почти три часа, Юрий Алексеевич сказал: “Ну хватит. Поберегите пленку до среды! В среду увидимся в редакции”.
До вечера 27 марта все сотрудники “Огонька” сидели в редакции, теряясь в догадках, потому как приглашенные не приехали. Никто еще не знал, что в этот день разбился во время тренировочного полета первый космонавт Земли Юрий Гагарин... Круглый стол не состоялся.
Четыре страницы в траурном номере журнала заняли фотографии, сделанные в воскресенье дома у Гагарина. Ухтомский хотел поставить в это “Последнее интервью” заключительным кадром фотографию с “уходящим” Гагариным — был сделан и такой снимок... Главный художник и главный редактор воспротивились, сказав, что это не фотография, а мистика.
Позже, на фотографической выставке, репортаж из четырех фотографий, заканчивающихся именно этой работой, был награжден медалью.
НАЗЕМНЫЙ “ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ” ФАКТОР И ГИБЕЛЬ ГАГАРИНА
Официальных разъяснений, почему в несложном тренировочном полете разбились Герои Советского Союза и классные летчики, — нет до сих пор.
А расследование катастрофы между тем велось небывалое. Три комиссии, правительственная и две рабочие (по материальной части и летно-методическим вопросам), по крупицам просеивали информацию о последнем полете космонавта N 1. Но была еще и четвертая комиссия, про которую немногие знали. Ее возглавлял один из руководителей Управления контрразведки КГБ СССР Николай Душин.
Чекистское расследование в отличие от ведомственных было беспристрастным. Первая — умышленные действия по выводу техники из строя: во враждебных целях или из низменных побуждений. Вторая — некачественная подготовка материальной части к полетам. Третья — недостаточная подготовленность летчиков к данному полету. Четвертая — неудовлетворительное руководство полетом.
...Разведка погоды перед полетом была организована с нарушениями, — пишет капитан контрразведки Маркин, — по наставлению, она должна быть проведена за 30-50 минут до начала полетов и объявлена всему летному составу. В данном случае разведчик погоды сел на аэродром за одну минуту до взлета экипажа Гагарина и Серегина.
По условиям упражнения, к выполнению которого готовился Гагарин Ю. А. при контрольном полете с Серегиным В. С., оно должно выполняться в простых метеоусловиях или за облаками без подвесных баков, — свидетельствует другой чекист. — Фактически метеоусловия были сложными, а самолет — с подвесными баками, что является грубым нарушением.
И наконец, документ, от которого по спине бежит холодок. Мною опрошен офицер летной службы подполковник Ш., - докладывает капитан Медведев. - Он своевременно не произвел радиолокационную разведку погоды, которую должен был сделать за 30 минут до вылета самолета-разведчика. Данные о разведке погоды Ш. внес в журнал ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ... на основании сообщения летчика, вылетевшего на разведку метеообстановки... Указанные факты являются грубым нарушением требований Инструкции по производству полетов на аэродроме Чкаловский и могли привести к нежелательным последствиям.
После катастрофы появилась версия: гагаринский МиГ пересек так называемый спутный след другого самолета. Либо резко отвернул, дабы избежать столкновения с ним, и поэтому вошел в штопор. Грешили на машину, которую в соседней зоне пилотировал командир эскадрильи майор А. Версию “чужого самолета” активно поддерживал друг Гагарина, космонавт Герман Титов. Читаю рукописное донесение о разговоре, в котором Титов сетует: “Некоторые большие авиационные начальники допускают полеты без заявок”. По его предположениям, среди этих “незаявленных” самолетов мог оказаться и тот, что неудачно пересек дорогу гагаринской спарке. Из документов видно, что эту версию не доказали. Но после этого на майора А. начали кос о смотреть сослуживцы. Не выдержав, А. уехал из Звездного городка. Так что же все-таки привело к катастрофе?
Я по долгу службы был близко знаком со многими летчиками-испытателями, и все они говорили, что разгильдяев в авиации полно, это точно! А один разгильдяй способен сделать столько, сколько не сделает группа подготовленных диверсантов. Шутили, конечно. Но иногда шутка становилась так похожа на правду!
Дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт СССР Борис Волынов говорил, что “причину гибели Юры мы никогда не узнаем!” Он сам не раз летал на МиГ-15 с бортовым номером 18, на котором позже разбился Гагарин. В те дни промелькнула информация, что в “летное время” солдат с метеостанции случайно запустил шар-зонд. Приборчик весит восемьсот граммов. Представьте себе, как со скоростью около семисот километров в час он врезался в истребитель. Это же как из пушки выстрелить! Раздается хлопок, который вроде бы даже слышали свидетели, и кабина разгерметизовывается. За эту версию схватились двумя руками, бросились искать служивого. И не нашли. Как в воду канул. Я: Почему?
Видимо, его начальник почувствовал, каким “керосином” дело пахнет, и быстро перебросил парня в другое подразделение. Версию о самолете, который пересек дорогу Гагарину и Серегину, Волынов не поддерживал. Теоретически вероятность попадания в спутный след была. Но практически погибнуть от этого невозможно. Он сам в таких ситуациях бывал. Покувыркаешься, а потом выравниваешь самолет. К тому же все самолеты в воздухе отслеживает локатор...
БАГЯН И МИССИЯ STS-29, STS-40
Джеймсу Багяну недавно исполнилось 60, на белый свет он появился в чудесном городе Филадельфия в семье армян-беженцев из Трапезунда. По его рассказам, его дед Геворк был родом из Арцаха. Как и многие, с детства мечтал стать астронавтом. Грезил об этом вполне серьезно, не по-детски. Интерес к авиации был далеко не случайным: отец, Филипп Багян, во время Второй мировой войны был лихим летчиком американских военно-воздушных сил и был удостоен медали за храбрость. В школьные годы Джеймс отличался научным складом ума и большой сообразительностью. В отличие от многих он свою детскую мечту не забывал. Целеустремленный и очень трудолюбивый (настоящий “трудоголик”), Джеймс не удовлетворился дипломом Инженерного института Дрексела и поступил в медицинский университет Томаса Джеферсона. С 1976 г. его с радостью — талантлив! — взяли в центр испытаний воздушных технологий ВВС США в качестве инженера-механика, а затем и специалиста по летным программам. Это была реальная возможность осуществления мечты. Через год Багян защитил докторскую диссертацию в области медицины. Вскоре перешел в Центр космических исследований в качестве хирурга полетов. Устроиться на работу в этот центр было чрезвычайно сложно, на одно место подавались тысячи заявок, однако 26-летний ученый, всего год назад ставший доктором, блестяще преодолел все трудности. Карабахский ген дал о себе знать.
В 1980 г. Джеймса включают в состав астронавтов американского центра космических исследований, и он играючи и с удовольствием преодолевает подготовительные этапы. Он уже не смотрит с завистью на тех, кого готовил к полетам и мечтал когда-нибудь оказаться в этих списках. Теперь он сам готовит себя и своих товарищей. Было тяжело и, конечно, муторно. Прошло несколько лет, прежде чем Джеймс Багян оказался в списке конкретно подготавливаемых к полету космонавтов. 13 марта 1989 г. в очередной, восьмой раз в космос был послан корабль “Дискавери” (миссия STS-29). Все было как всегда, за исключением того, что впервые земное притяжение покидал армянин. В космосе Багян провел ряд важных исследований в области медицины, точнее — он продолжил то, над чем работал не один год. В частности, в его работах рассматривались причины космической болезни, космическая болезнь движения, изменения, возникающие в организме человека во время полета, медицинская биология, космическое излучение и т.п. Интересно то, что его весьма плодотворные научные опыты в условиях невесомости основывались на исследованиях академика Норайра Сисакяна. Полет длился пять дней и оказался для Джеймса — ученого и астронавта — очень важным. Кроме работы в космической области, Джеймс в дальнейшем принимал участие в различных медицинских проектах и программах. Он занимал руководящие должности в службе национального здравоохранения, в агентстве охраны окружающей среды и в других. Его космический и научный потенциал вновь был востребован 5 июня 1991 г. На этот раз Багян полетел на корабле “Колумбия” (миссия STS-40) и пробыл на орбите около девяти дней. Американский центр космических полетов, высоко оценивая вклад Джеймса Багяна в области медицины, наградил его особой медалью “За заслуги”.
Больше он в космос не летал, однако его работа в области космонавтики не завершена. Он продолжал работать ученым-медиком космического центра, а последние годы является директором Центра здоровья в Департаменте анестезиологии Мичиганского университета.
