При Советах в кинотеатрах перед художественным фильмом показывали журнал - десятиминутная черно-белая муть про конгрессы компартии, про комбайны и удои, науку и технику. Этакий советский Фолькишер беобахтер. Народ это знал и опаздывал, хлопая откидными стульями, либо лузгал семечки и ржал, кроме целующихся парочек на последних рядах, которые вздрагивали, когда после журнала ненадолго включали свет перед сеансом. Слово это даже вошло в армянскую разговорную речь тех лет как насмешливое обозначение ненужных вступлений и бессмысленной болтовни: жюрналь...
Это было прямо противоположно оперной увертюре, где намечены главные темы и мотивы музыкального произведения. В жюрнале все было наоборот до отвращения - и черно-серая картинка, еще более блеклая от ожидания яркого глянца цветного фильма; и толстокожие сюжеты под бравурные оркестры, в отличие от иностранной, небывалой, почти инопланетной киножизни с нежной французской музыкой.
Когда советская жизнь развалилась, последовавшая за ней разруха и перестройка поначалу воспринималась как жюрналь - скучный и вынужденный пролог в ожидании настоящего кино - яркого, веселого, неприлично-счастливого. Но вскоре оказалось, что это был не журнал, а увертюра той же старой советской оперы, но только исполненная не до, а после нее. Все темы и вариации, сюжеты и мотивы 70-летней советской жизни оказались втиснуты в два десятилетия постсоветского бытия - с маленькой войной и маленьким нэпом, с маленьким вождем и его маленьким культом. Культя культа...
А вообще-то и все же это был именно журнал, вернее жюрналь - черно-белая советская хроника лжи и страха, подлости и притворства, короткая версия нашего века, показанная после кино. И другого кино у нас уже не будет.
