Юрий Мацарский и Михаил Фомичев побывали в частях сирийской армии, ведущей бои с вооруженной оппозицией
— У меня своя тактика танковой войны. Я блокирую этих чертей тремя машинами, так, чтобы каждый из танков прикрывал соседний. Потом несколько залпов — и всё. Видишь, ни черта от укрепления не осталось. И от того, кто там был, — командир танкового батальона, уже несколько недель ведущего бои в городе Джобар, показывает на своем смартфоне видеозаписи боев.
Командиру не больше 30. Войну два года назад начинал капитаном, сейчас уже майор, но со дня на день ждет нового звания. В штабе обещали. Говорит, что к окончательному разгрому противника, если доживет, дослужится до генерала. Танкист громит мятежников ежедневно, лично управляя головной машиной. А в перерывах между боями отсыпается и приходит в себя во временном расположении своей части — бывшем складском помещении на въезде в Джобар.
Имени своего майор, так же как и остальные офицеры правительственных войск, просит не называть. И фотографии не публиковать. Это вопрос безопасности. Уверяют, что мятежники могут вычислить офицеров и расправиться с их семьями. Или взять детей в заложники, заставив отца дезертировать и перейти на их сторону.
— Меня бы они с удовольствием к себе перетащили или убили бы, — без эмоций говорит майор. — Так эффективно управлять танковыми соединениями, как это делаю я, никто в мире не умеет.
Подчиненные офицера, сидящие с ним за одним столом с кальяном и кружками мате, в голос смеются над последней фразой.
— Чего гогочешь? — майор с улыбкой дает подзатыльник ближайшему танкисту. — Над командиром нельзя смеяться. Или захотел из «Акации» в БМП пересесть?
По доброй воле на такой обмен вряд ли кто-то согласится. «Акация» — это самоходная артиллерийская установка с толстой броней и огромного калибра гаубичным орудием, которое издалека утюжит позиции противника навесным огнем. Подбить ее очень непросто, поэтому экипажи «Акаций» в армии зовут счастливчиками.
БМП — совсем другое дело. Предназначенная для доставки бойцов на передовую, боевая машина пехоты не оборудована ни толстой броней, ни мощным вооружением. Постоянно отправляясь на передний край, экипажи БМП ежедневно рискуют остаться там вместе со своей машиной, нарвавшись на фугас, гранатометчика или реактивный снаряд.
— Вы умрете первыми, — на полном серьезе приветствуют перед боем экипажи БМП их коллеги-танкисты.
Фатализм присущ всем родам войск. Пехотинцы прекрасно понимают, что любой их прорыв может стать последним, саперы почти не сомневаются в том, что рано или поздно кто-то из них ошибется при разминировании очередного оставленного повстанцами бункера, даже военные медики в любую минуту ждут попадания минометного снаряда.
— Но у нас нет выбора. Или мы погибнем в бою и отстоим страну, или нас перебьют. Вот, смотри, что эти твари пишут на стенах, — пехотинец ударной роты карманным фонариком светит на одну из стен только что отбитого у противника бункера в центре Джобара. — «Христиан — в Бейрут, шиитов — в ад». Ты понял, что это за демократические силы, ведущие борьбу за свободу сирийского народа?
В таких подвалах-бункерах, зачастую уходящих на несколько этажей вниз под землю, армия находит не только настенную роспись, но и брошюры — воззвания к джихаду от салафитских лидеров, арсеналы оружия и мастерские по производству взрывчатки. Даже после того как дом, в котором оборудован бункер, в пыль разметается артиллерией, подвалы с толстыми железобетонными перекрытиями остаются невредимыми. Сотрудники сирийских спецслужб, следующие за боевыми частями, уверяют, что в обычных жилых домах такие укрепленные подвалы ни к чему. А это значит, делают они вывод, что к войне мятежники готовились давно. Многие годы назад, когда в Джобаре и других городах страны шла массовая застройка.
— Здесь никого не было, когда мы пришли. Только все заминировано. Противник организовал тут настоящий военный завод. Фугасы, гранаты, минометные снаряды. На втором этаже лаборатория с химреактивами, — командир саперного взвода обходит недавно занятый бункер. — Похоже, они тут химическое оружие пытались делать. А наверху, под навесом — площадка для миномета. Когда бункер отбили, он на Дамаск наведен был.
От Джобара до Дамаска — несколько километров. Для крупнокалиберного миномета это не расстояние. Снаряды в столице рвутся ежедневно. А когда в Джобаре вспыхивает очередной бой, гром танковых выстрелов заглушает все остальные звуки города. Но Дамаск как-то приспособился к войне. Работают рынки и магазины, в кафе и ресторанах не протолкнуться, в сердце старого города во дворе мечети Омейядов играют дети.
В городе Хомсе все наоборот. Здесь бои идут в самом центре. Мятежники тут занимают сотни домов, но армейское командование уверяет, что они блокированы кольцом проправительственных сил, которое постепенно, но уверенно сжимается.
— Выйти им некуда. Мы окружили их со всех сторон. Они накопили значительные запасы продовольствия и боеприпасов. Могут держаться месяцами. На руку им играет и архитектура Хомса. Многие здания здесь построены еще в римскую эпоху из прочнейшей скальной породы, которая даже прямое попадание из танкового орудия выдерживает. Но им крышка. Совершенно точно, — обещает командующий хомским фронтом генерал, имя которого известно лишь узкому кругу приближенных офицеров. Он даже при знакомстве представляется просто как «генерал». — Они в положении немцев в Сталинграде. Ни отступить, ни подкреплений получить. Да и город уже на Сталинград похож. Сами увидите.
В центре города действительно нет ни одного целого дома. Из разрушенных стен вываливаются простреленные шкафы и диваны. В развалинах прячутся снайперы, для защиты от которых кое-где насыпаны высокие земляные валы или растянута плотная ткань.
— Линии фронта как таковой тут нет. Нас с противником разделяют иногда считаные метры. Мои ребята с этими мерзавцами вечерами через стенку разговаривают. Требуют сдаться. Но те только ругаются, — старший, майор Ахмед Али, имени своего не скрывает — оно уже известно противнику. Так же, как и особая примета, — искалеченная взрывом правая рука. В мирное время его бы с такой травмой тут же отправили на пенсию. Но Али — специалист по тактическим боям в городе, поэтому остается на передовой.
Хотя «передовая» — понятие условное. Ни в Хомсе, ни в Джобаре нет четкой границы «свои — чужие». Бойцы не сидят в окопах, обстреливая друг друга. Война здесь рассредоточена в руинах. Противник незаметен, все передвижения только пригнувшись и бегом. А еще лучше — в облаке пыли за танком.
Пленных в зоне боев армия почти не берет. Те из повстанцев, что пытаются сдаться, погибают от рук своих же. Но пленные есть. Спецслужбы устраивают засады на особо ценных мятежников и берут их живыми. А потом месяцами выуживают из них информацию.
— Я никого не убивал. Мы только делали бомбы. Только делали и все, — один из таких важных пленников, туркмен, принявший при «выходе на джихад» арабское имя Абу Абдаллах, сейчас содержится вместе со своими земляками-салафитами в спецтюрьме на окраине Дамаска.
У джихадистов Абдаллах носил звание эмира — предводителя. Командовал группой туркменов, минировавших грузовики и готовивших смертников, этими грузовиками управлявших. Из Ашхабада эмир приехал с семьей. В конфискованном у него ноутбуке несколько видеороликов, на которых его четырехлетний сын Абдулшахид собирает автомат и рассыпает по сферическим емкостям взрывчатку — готовит фугасы.
Мальчишку на воспитание взяла сирийская семья, он уже бегло говорит по-арабски и учится кататься на велосипеде. Вот только с мячом играть отказывается. Говорит, опасно, взорваться может.
Его отец о парне не вспоминает. За полуторачасовую беседу ни разу не спрашивает о нем. Эмир лишь рассказывает, как его обманули, пообещав войну за веру, которая оказалась войной за власть. Под конец всё это время говоривший через переводчика туркмен вдруг вспоминает русский.
— Маме и папе скажите, что я ошибался. Здесь нет джихада, — произносит он, прежде чем на его руки наденут наручники, а на глаза — холщовую повязку. — Если бы я знал сразу, остался бы дома.
Но большинство других пленников готовы продолжать войну, если вдруг окажутся на свободе. Многие из них ничего другого и не умеют. Палестинец Баха Альбаш, который сейчас тоже в руках спецслужб, успел повоевать в Ираке, отсидеть восемь лет за экстремизм еще в мирной Сирии и вновь угодил за решетку через два года после начала войны.
— Война — это наш долг, долг каждого мусульманина, если Аллах позволит мне оказаться на свободе, я продолжу свой путь к нему через джихад, — длиннобородый Баха у повстанцев был на особом счету как знаток Корана и человек с лидерскими качествами.
У него нет никаких сомнений в том, что война в Сирии — это именно джихад. Он цитирует коранические пророчества о сошествии с небес пророка Исы (имя Иисуса Христа в исламских текстах) в Дамаске.
— Иса придет в Дамаск, и отсюда начнется Страшный суд. А шахиды расчистят путь пророку, — на прощание предрекает джихадист.
