К открытию Московской биеннале взял два интервью: у Марата Гельмана и Виктора Мизиано.
Мы говорили с обоими об одном и том же: как в постсоветской России развиваются отношения власти, которая, с одной стороны, запрещает выставки и концерты, угрожает людям искусства тюрьмой, а то и сажает их. А с другой -- та же самая биеннале проходит под патронажем минкульта России и правительства Москвы. Как это получается? Почему взаимоотношения такие двойственные?
Мне кажется, оба моих собеседника были чрезвычайно интересны.
Марат Гельман: У властей есть концепция, по которой современное искусство надо поддерживать как некую форму развлечения, культурного досуга. Иногда они вспоминают о том, что искусство интернационально и надо использовать искусство как способ выстраивать имидж России как части мира, части Европы.
Но как только художник начинает говорить на острые социальные проблемы, власть говорит: "Это уже не искусство".
И большинство людей в обществе готово с этим согласиться, потому что у них есть с советского времени представление о том, что художник - это по ведомству красоты и по ведомству удовольствия, а не по ведомству критики, аналитики и так далее.
И поэтому с одной стороны они максимально пытаются использовать современное искусство, а с другой стороны, пытаются пресечь... Причем запреты случаются не так часто. Гораздо чаще бывают пропагандистские наезды, когда они пытаются доказать, что если художник хочет высказаться по поводу ситуации в стране, по поводу, например, "болотного дела", то это уже вообще не искусство.
Виктор Мизиано: Умонастроение было таково: надо служить рынку, надо убедить власть в том, что искусство - носитель новых современных ценностей и поэтому оно власти нужно, и надо поддерживать рынок. И это неумолимо приведет современное искусство к свободе, к расцвету и мировым стандартам.
Этот проект с самого начала стал приводить к конфликтам - конфликтам с общественностью и с властью.
И в это же время умонастроение было по большей части не в пользу тех художников, которые стали субъектами скандалов. В то время художественная среда в лице своих ярких и авторитетных представителей как раз считала, что нужно избегать скандалов, потому что наша задача - создать рынок, стать привлекательными, затребованными и найти свое место в новой общественной конфигурации.
С другой стороны, скандалы защищали. Но не с точки зрения тех ценностей, которые деятели искусства, провоцировавшие скандал, вкладывали в те или иные свои жесты (если эти ценности вообще были - чаще всего, признаться, их и не было). Защита скандала часто сводилась к промоутирущему эффекту бурного общественного события.
Считалось, что, да, конечно, может, мы и потеряем каких -то симпатизантов, но зато все общество узнает, что современное искусство существует. И поскольку скандал всегда становится идеальным событием, то мы, таким образом, напоминаем широкой среде, что мы существуем. И это тоже очень позитивно.
Я бы сказал, что, большей частью, умонастроение в художественной среде было очень конформистским. И даже со скандалами и вызовом оно связывало стратегию захвата общественного внимания и привлечения к себе интереса медиа, общественности и власти.
А с конца 2011 года ситуация изменилась. Сейчас мы имеем дело с конфликтом между властью и художественной средой...
Целиком оба интервью читайте здесь.
