Сергея Арутюнова называют одним из молодых и признанных поэтов в России. Он родился в 1972 году в Красноярске, в 1999 году окончил Литературный институт им.Горького, с 2005 года ведет творческий семинар. В 1999 году стоял у истоков создания журнала «Футурум Арт» Евгения Степанова. В том же году начал критическую деятельность с микроколонки «Бестселлер» в газете «Версия» (холдинг «Совершенно секретно»). С 2008 года — член редколлегии журнала «Литературная учеба». Сергей Арутюнов – автор книги прозы, нескольких поэтических сборников, последний «Хор Вирап» вышел на днях. Лауреат премии им. Бориса Пастернака, имеет отличия журнала «Современная поэзия» в области критики. Рожденный вне своей исторической родины, он радеет за армянство. Об этом, о творчестве и многом другом наша сегодняшняя беседа.
-Сергей, расскажите о своих корнях. Как Ваша семья оказалась в Красноярске? Как воспитание повлияло на Ваше творческое становление?
- Елена, спасибо за ваше желание сделать интервью и вопросы. От Армении в Вашем лице они последовали впервые, и это дьявольски важно для меня, потому что Армения стоит передо мной огромным вопросом крови и почвы, так же, как и Россия... но Россию я знаю, родился и вырос здесь, а Армения до сих пор легенда.
В Красноярске оказалась русская половина моей семьи, мамина. Я ведь полукровка – мама русская, отец армянин. В первые месяцы войны мой дед, русский инженер Николай Дмитриевич Троицкий, эвакуировал свой завод из-под Бокситогорска (Ленинградская область). Сначала эшелон доехал до Горького (Нижний Новгород), оттуда на Урал, и лишь потом в Сибирь. Там собиралась заново промышленная база страны, унесённая на Восток от фашистов чуть ли не на руках. За считанные недели были построены стены цехов: потолков ещё не было. Под открытым небом, под снегом, в обычные для тех широт сорокаградусные морозы подключили станки, начали выпуск оборонной продукции. Было это на станции Базаиха, где до войны работал сцепщиком великий Астафьев. Дед выстроил там километровый барак, и он стоял там довольно долго... Позже перебрались в город, в самый центр, и завод стал называться «телевизорным». От него сегодня уцелело здание заводоуправления – в 90-е гг. на территории развернули очередной гнусный оптовый рынок. А в 50-е делали радиостанции сверхдальней связи с антарктическими станциями СССР и первыми советскими космическими аппаратами.
Мама уехала в Москву поступать довольно рано, поступила на худграф областного педвуза, великолепно писала маслом... но творческая жилка у меня и от отца.
-Когда Вы обратились к творчеству? Ваша первая публикация - где и когда? Что Вы почувствовали при этом?
- После школы. Тогда для меня само слово «поэт» было в линейке ценностей выше вышнего. Представлялось, что это самые чистые и мудрые люди на свете.
Первую публикацию устроил – да-да, именно устроил, - Леонид Бежин. Есть такой эзотерический писатель, когда-то он вёл студию в доме-музее Герцена, преподавал в Литинституте, а теперь у него целый собственный институт в Калашном переулке. Он отнёс стихи и статьи нескольких студийцев в «Новую Юность» – они буквально только что откололись от «Юности». Там вышло штук семь неловких, но юношески агрессивных верлибров моего исполнения.
Помню, когда пошёл – побежал! – за журналами на Новый Арбат. Представьте: 1994-й год, зима, разруха. В центре половина домов развалено, пустуют, становятся бомжачьими прибежищами, на улицах грязь неимоверная, никто не убирает. В третьей арбатской «книжке» – чёртова мешанина «офисов», куча дёрганых провинциальных «бизнесменов», очереди к внутренним телефонам. Когда ещё в коридоре я открыл содержание и увидел крупно набранную фамилию, то немедленно стал Армстронгом, ступившим на Луну.
Отец по моему приходу домой немедленно похвастался кому-то из армян по телефону. Голос его был степенным, но предательски подрагивал: в его глазах состоялась первая дата моей зрелости.
-Были ли у Вас кумиры - поэты, оказавшие наибольшее влияние?
- Русские рокеры и англичане последних трёх-четырёх веков. Первые сейчас старики, вторые вообще не здесь.
Окружающую советскую поэзию я считал «совковой» и если не презирал, то читать не спешил. Что печаталось в «толстых журналах»? Да почти то же, что и сегодня. Никогда не был в восторге от печатавшихся всюду Кибирова и компании. Для меня они и были, и остаются поэзией советской, выпестованной барачно-официозным социумом прослойкой маргиналов, которые, несмотря на весь антисоветизм, не могли сказать мне ничего нового ни о жизни, которая у них оказалась изрядно длинной, ни обо мне.
Вы же не станете восхищаться вытертым ковром над кроватью? Ну, так советская поэзия и была этим ковром – всегда здесь, всегда рядом, предмет быта/домашнего обихода.
-Вы закончили Литературный институт им. Горького, семинар С.И.Чупринина и Т.А.Бек. Насколько важно образование в наше время? Бытует мнение, что таланту не нужно специальное образование. Что Вы думаете по этому поводу?
- Без образования рискуешь одним: открыть дифференциальное и интегральное исчисление самостоятельно, не ведая, что оно уже открыто. Так уже сделал один гениальный сельский мальчишка в 11 лет. Известная история.
Что касается литературного образования, мнение это я слышу постоянно, в основном от тех, кто не смог или не захотел его получить. Можно выучиться кун-фу без мастера, но тогда на восхождение затратишь в десять раз больше и времени и сил. Мастер видит, где ты плох и слаб, и показывает эти конкретные места. Понять, принять или не понять и не принять – исключительно дело совести и меры самого ученика. Мастеру принято доверять, но если нет доверия, мастера нужно сменить.
Поэзия – это высокое кун-фу. Нужно иметь крепкое тело: железные пальцы, прыгучие ноги, стальной пресс. Тем, кто способен достичь этого самостоятельно, я искренне желаю самого ослепительного пути по облакам. Лично я иду по земле, и не смог бы научиться всему, что умею, вприглядку, посматривая на ката из-за забора.
-Бывали ли Вы в Армении? Как ощущаете свою принадлежность к армянству?
- Не был ни разу, а что касается ощущений – в разговоре с Рудиком Геворкяном покойная Сильва Капутикян сказала: «Он наш, только пока не чувствует этого». Рудик пояснил потом – она прочла и ощутила, что «в тебе по-русски говорит армянский дух». Может быть... не знаю. Как бы ни было, принадлежу, хотя от разговоров с некоторыми ереванскими армянами хочется больше не принадлежать. Снобизм по отношению к «диаспоре» сегодня бьёт ключом. Откроешь блоги, какой-нибудь праведный деятель обязательно заявит, что живущие вне пределов Армении - жалкие ассимилянты, которым и на Армению плевать, и дети-то у них неправильные, неармяне, и вообще все мы пропащая ветвь, никто и ничто. Разве не обидно слышать такое?
Я бы хотел обратиться к тем самым-самым армянским армянам из ультранационально мыслящих – вовсе незачем высокомерно отбрасывать от себя тех, кто волею судьбы оказался за пределами республики. Мой отец уезжал в Россию не из Армении. В 1915-ом они из Елизаветполя (Гандзака, Кировабада) приехали в Тифлис, там мой отец окончил Политехнический и окончил аспирантуру. Когда не стало бабушки, воспитывавшей его (отец погиб на фронте, мать умерла еще в 1930-м родами), пришлось искать счастья в России.
Чем же мы виноваты перед Арменией? Тем, что отец не поехал туда жить, или уже тем, что в Армению не еду я? Если этим, тогда скажите на милость, какую пользу я бы принёс Армении, если бы приехал с семьёй, не знающий ни слова по-армянски, не имеющий никакой другой профессии, кроме русского литератора?
Я никогда не ощущал себя «человеком диаспоры», как ядовито пишет один из здешних публицистов. Никогда не считал, что Армения мне что-то должна. Диаспора, надо отдать ей должное, всегда относилась ко мне равнодушно: не замечала. Я, кажется, платил ей той же монетой. Как живущий на одну зарплату в буквальном, а не фигуральном смысле, испытываю довольно определённую неловкость перед такими проектами, как «Встретимся в Цахкадзоре», куда меня вписали с моего, конечно, согласия, но я никак не могу взять в толк, с чего вдруг, если проект «пойдёт», поеду в Армению на деньги армянского бюджета... «Диаспора» вообще звучит мерзко, не находите?
Или в Армении будут гордиться российскими армянами так же, как армянскими, американскими или, например, французскими, невзирая на объём кошельков, или гордость российских армян за то, что они армяне, действительно постепенно угаснет. Причём это не значит, что Армения должна помогать «своим», - просто не считать их нахальными счастливчиками. В России армянину вовсе не так сладостно, как представляется некоторым из Армении. На месте Армении я бы гордился тем, что какой-то парень с армянской фамилией умеет писать стихи на русском... Ведь, между прочим, гораздо большие «космополиты» в России именно те армяне, которые нажились ровно настолько, чтобы плевать на все узы крови и почвы вместе взятые. Копейки нищему не подадут. Кажется, и не должны.
- У Вас недавно вышел сборник под названием "Хор Вирап". Как пал выбор на это название? Что для Вас значит Хор Вирап?
- Я искал именно армянское название для книжки, чтобы отдать дань тому, из чего расту. Нравилось название «Вишапагорг» (Драконовый Ковёр), но это слово было слишком далеким от того мрака, что мне было дано ощутить в прошлом году. Отца нет уже десять лет, а в 2010-м я похоронил мать, и почувствовал такое бесконечное земное сиротство, которое могло бы быть выражено только каким-нибудь бесконечно горестным словом.
От Хор Вирапа сегодня исходит свет, но прежде чем он начал исходить оттуда, это место было тюрьмой Благой Вести.
Кстати, за то, что я дал такое название, меня уже покарали довольно неприятной историей: поэт Ашот Манасян, заканчивающий литинститутский семинар Галины Седых, пришёл на представление книжки для того, чтобы обвинить меня в краже названия. Он до сих пор убеждён, что я приходил на кафедру и видел, как называется его диплом, и решил украсть его для себя. Или – как вариант – мне сообщил о его намерении поэт Амирам Григоров, наш общий друг. Манасян публично обвинил меня в краже, и я ничем не могу оправдаться перед ним. О его намерении я действительно ничего не знал, и красть у него названия не собирался. То, что Манасян так же ощущает себя в глубокой яме, как и я, должно было бы роднить нас, а вместо этого разобщило.
- Знакомы ли Вы с армянской литературой - классикой и современной? Кто особенно Вам по душе?
- Знаком, но недостаточно. Великие имена на слуху, нет смысла перечислять их. «В современности», кроме уже упомянутого поэта Ашота Манасяна, хорошо знаю по тому же Литинституту поэта Рудика Геворкяна. Он окончил Высшие литературные курсы, мы переписываемся, но мне так и не удалось перевести его на русский так, как бы его это устраивало. Сейчас в Лит захаживает отличный прозаик Ваграм Мартиросян. У него множество повестей, которые смешны тем самым горьким юмором, который безошибочно указывает на тысячелетнее кровяное армянство.
В Москве мне крайне близок поэт Сергей Геворкян. На представлении его седьмой книги «Глазами внутрь» было множество народа. У него мужественные, совестливые стихи.
Пишет мне иногда и армянский поэт из Волгограда Оганес Мартиросян. Занятно, что опубликовали его под типично мусульманским псевдонимом, а под своей фамилией буквально то же самое печатать не захотели. Это верный знак того, что армян в Москве не жалуют. Гадать, в чём дело, не стану, но тюркские поэты в столице России имеют куда больше шансов. Ваграму Мартиросяну в одном известном издательстве сказали: фамилия у вас неудачная. В результате роман вышел во Франции.
Армению всегда было легко предавать. Россия сегодня и не таких сдаёт – многовековых союзников, за которых бы раньше дралась как ягуар.
Дети Макдональдса, дикие, как медузы,
Мне никогда не понять ваших сказок странных.
Сотканы вы из козлов, что на них ведутся,
Маркеров, ноутов и медицинских справок, - пишете Вы.
Каким Вы видите будущее этих детей? И что делать, чтобы в мир вернулись душевность и духовность?
- Мне сегодня кажется, что никогда в этом мире не было ни душевности, ни духовности. И дети этого мира всегда росли дикими, и только по прошествии лет, если их никто не растлит, вырастали в людей.
Я просто отвык от любой «духовности» на государственном уровне за все эти двадцать проклятых лет. Зато привык полагать, что «духовность» как субстанция (?) вырабатывается индивидуально, или, что куда невероятнее чисто статистически, в каких-нибудь обособленных кружках, как сегодня.
Московские кружки сегодня такие же, как, наврно, тысячу лет назад: как правило, это сброд, причём сброд наглый, стремящийся объявить всех остальных быдлом и бездарями. Сколько групповой травли я испытал на себе за двенадцать лет свободного плаванья, перечесть невозможно.
Причина одна: идеология. Если разделяешь, властвуй, нет – извини-подвинься. Например, в некоторых московских кругах на полном серьёзе считается, что рифмованная поэзия умерла, причём умерла настолько непоправимо, что писать в рифму стыдно и ненужно. Это якобы НЕСОВРЕМЕННО, а современен ТОЛЬКО верлибр, причём такой, где «божественное» сочленяется с матерной бранью. Такой вот стилистический признак, представляете? То есть, Бог, и тут же - ... Дева Мария – и на тебе, Дева. Младенец Иисус – и ещё разик.
Я когда это впервые ощутил, чуть в обморок не упал, однако морок этот длится и длится. То есть, поэзия делится на «актуальное» (матерно-верлибрическое) и неактуальное. Как вам такой вариант московской «духовности»?
В последнее время опомнились, стали неслабо ударяться в православие: почуяли, что в РПЦ есть средства. Церковь же у нас довольно глуховата и близорука, и практически никогда не помнит, кто, что и когда говорил. Обратился, и слава Богу. Ни эллина, ни иудея. Очень модно. А кто не с ними, тот не поэт.
- Что Вас питает как творческого человека? Какой должна быть современная поэзия? Какой должна нести в себе заряд, чтобы возыметь действие?
- Сырость меня питает. Сырость и серость окружающего. Холод и стужа. Бессмыслица и жестокость российской жизни. Боль по ушедшему. И ещё что-то, едва уловимое.
Чтобы насквозь прожечь современное восприятие, нужно говорить гораздо пронзительнее телевизора и тынцнета. А слышно сегодня в этом выморочном пространстве только тех, кто играется с национальной рознью и её «разжиганием», задевает, скажем, евреев, кавказцев или русских. Вызовут такого правдоруба в прокуратуру – немедленно поднимается вой на тему «оставьте в покое святое искусство». А какое же оно святое, когда питается подзаборной гнусью? Возможно, половина России сегодня ненавидит «хачей» и «черноту», но стоит ли писать об этом стихи? По мнению некоторых наших национально мыслящих, стоит. И чем их больше, и стихов, и деятелей, тем больше я понимаю – нет больше никакой дружбы народов и напрасно я вообще здесь, но ехать мне с Родины (а Россия мне – Родина) некуда. Я нигде больше не привыкну.
Когда-то я думал, что «вечность оценит», расставит по местам, а теперь вижу – ничего она не расставит, пока ей кандидатов тасуют некие самозваные «эксперты», простыми словами – наиболее заливисто свищущие про своих. Эдакие аналитики с мандатами.
...Нет никакой вечности, есть только они. Поэтому никакого «действия» от современной поэзии сегодня, кроме разложения, не вижу.
- Вы один самых молодых и известных российских поэтов. Есть ли формула успеха в поэзии и литературе вообще? Ваши пожелания молодым писателям Армении.
- После сказанного особенно прелестно смотрится (не выдерживает, смеётся). Напрасно вы мне льстите. Никого здесь не обманешь, прежде всего себя. И молодость позади, и впереди никакого «успеха» не предвидится. Раньше я полагал, что надо как можно сильнее драть себя за душу, и волей-неволей станешь кем-нибудь, а теперь думаю, что как бы ни драл, никем ты не станешь, если ветер будет дуть не в твою сторону. Он, ветер, прихотлив... Как Бог, в которого я так и не научился верить. Не стоит, по-моему, ждать ветра, надо самому создавать его в себе. Извне пусть ведёт себя так, как умеет, а молодой певец должен вести себя так, как даёт ему природа. Ему всего-то нужно знать самого себя и не брезговать учиться у тех, кто познал себя чуть больше, не следуя никаким веяниям, кроме собственных. Пройдут веяния – что останется? Камни.
В поэзии нужно сделаться камнем такого веса, который не сможет опрокинуть ветер. Чтобы сделаться камнем слова, нужно иметь множество каменных слов под рукой, и ещё больше перетаскать в гору. Надо научиться петь по пути к вершине. Таща туда камень.
