Ушла физическая оболочка, ее уже не лицезреть на сцене или в концертном зале, в маленьком сельском клубе, в квартире на Большом Каретном и в доме на 1-й Мещанской, в конце. В записях вот только, магнитофонных и кинолентах, разного качества, но, как правило – плохого… На винилах, где его песни были аранжированы целым эстрадным оркестром, вся полифония которого непостижимым образом все равно сводилась к звучанию одной-единственной гитары.
О Высоцком, кажется, уже известно все, а сказано и написано и того больше. И о его связях с армянами и Арменией тоже, о том, как в ресторане на берегу Севана музыкантов попросили уступить на несколько минут сцену, а те сомневались – стоит ли? Сомнения, конечно, улетучились после первых аккордов.И о дружбе с теми, список которых занял бы несколько страниц – это только известных всем личностей. О Левоне Кочаряне, который и жил на том самом Большом Каретном, и о Леониде Енгибарове…
Марина Влади напишет потом: "Среди твоих любимых артистов есть один, нежность к которому у тебя безгранична. Его зовут Енгибаров. Он молод, в нем все прекрасно. Он тоже своего рода поэт, он заставляет смеяться и плакать публику – и детей, и взрослых. Этот удивительный атлет творит чудеса на арене, и если тебе удается на несколько секунд сделать "крокодила на одной лапе", то он без видимого усилия может больше минуты оставаться в таком положении… Однажды тебе звонят, и я вижу, как у тебя чернеет лицо. Ты кладешь трубку и начинаешь рыдать, как мальчишка, взахлеб, и кричишь: – "Енгибаров умер!"
О знаменитом концерте в Ереване. В один из дней той весны 1970 года родители засобирались куда-то, не взяли меня, шестилетнего. Не скажу, что прошло много лет, прежде чем я узнал, на чьем концерте и где они были. Правильно, что не взяли – что бы я тогда понял…
А концерт тот прошел в неожиданно большом и весьма удобном, по тем временам, зале. Говорят, стояли в проходах, как в транспорте в час пик. А если бы даже и не говорили, аншлаг очевиден. Сам Высоцкий рассказывал, что удивился отсутствию магнитофонов – каждое его выступление записывалось десятками людей.
Гонорар был выдан в конверте, крупными купюрами. Их было много, и он все же решил поинтересоваться, что это за такая щедрая и богатая организация предоставила свой зал. Когда сказали про КГБ Армении, он сначала не поверил, а потом побледнел – бледность сошла после многократных "спасибо" и заверений в том, что зал для его песен всегда открыт.
Кстати, сразу после того выступления Ереван заполнился переписанными в десятках экземпляров кассетами с записью концерта. Получается, пронесли-таки магнитофоны в зале "конторы", пронесли… А может, и сама "контора" выделила качественную технику, почему нет – Ереван тех лет был городом во многом парадоксальным, если подходить к нему со стереотипами. Шаблоны Ереван отвергал принципиально.
Они, эти записи, ходили по рукам долгое время – не знаю только, пришло кому-нибудь в голову их оцифровать теперь?..
И все-таки – как же трудно писать о Высоцком. И не потому, что о нем уже сказано все, что можно сказать, и придумано то, чего, казалось бы, придумать невозможно. Трудно и невозможно потому, что он сам все уже сказал. До тебя, за тебя и часто – так, как сказал бы ты сам.
Если бы ты умел говорить.
