Записки из больницы. Часть вторая, она же последняя
(Первая часть записок здесь)
Приступы боли продолжались. Они были мучительными, но, слава Богу, короткими. На мониторе, стоявшем в изголовье, было видно, как во время приступа мое сердце начинало биться как-то странно, ритм становился необычным, неровным, дерганым. Медсестрам было дано указание: поймать приступ на кардиограмму, потому что стоявшего у меня над головой монитора было недостаточно для того, чтобы понять, что происходит с сердцем.
Я чувствовал приближение боли. Она начиналась где-то на уровне диафрагмы, быстро перемещаясь к солнечному сплетению. Оказавшись там, она взрывалась, стремительно чернея. Взрыв продолжался секунд, наверно, 10-15, после чего боль отступала.
Мне каждый раз хотелось, чтобы боль не началась. Но она каждый раз все равно начиналась. Поняв, что приступа не избежать, я вызывал медсестру. Аккуратная, в голубом платье и белом передничке, она появлялась, напоминая одновременно и голливудскую Мэри Поппинс, и фронтовую медсестру времен Первой мировой войны. Звали ее Кассандра и была она смешанного шведско-еврейского происхождения.
Узнав, что у меня приступ боли, Кассандра немедленно приволакивала аппарат для снятия кардиограммы, на котором было написано: «Собственность кардиологического отделения имени Сэма Орама. Не подлежит выдаче взаймы никому и ни при каких условиях».
Но пока Кассандра подключала ко мне бесконечные провода этого аппарата, пока включала его, пока он разогревался… приступ заканчивался, боль отпускала и сердце возвращалось к своему обычному ритму.
В промежутках между неудачными попытками «поймать» боли Кассандра порхала по палате, поправляя одеяло вечно сердитому Дэвиду или выслушивая скрипучие рассказы Джона («Я сяду за руль любой колымаги, которую вы выведете на дорогу. А вот как-то раз мне пришлось вести трактор…»).
Кассандру на следующее утро сменила полненькая, уверенная в себе медсестра Мария. Она появилась в семь часов, а мой первый приступ начался четверть восьмого. Поняв, что и на этот раз странный ритм моего сердца зафиксировать не удалось, она просто оставила меня подключенным к аппарату ЭКГ. «Марк, – приказала она мне тоном, не терпящим возражений, – лежи, не двигайся и жди, когда у тебя снова начнется».
Через полчаса все и началось. На этот раз Мария успела вовремя, аппарат сработал и кардиограмма была готова. Прошло еще десять минут, и меня – вместе с кроватью и монитором – отвезли в операционную, которую здесь называют «лаборатория».
– Григорян – ведь это армянская фамилия? – обратился ко мне подошедший врач.
– Совершенно верно, – сказал я. – ваши сведения точны.
– У нас есть врач-армянин, – ответил мне молодой врач. – И он будет вас оперировать.
Когда операция закончилась, меня перевезли уже в другую палату – двухместную. Нового своего соседа в тот день я так и не увидел, потому что вставать мне было запрещено. Но зато его было прекрасно слышно. Когда наступило время посещений, к нему пришел седоватый полный мужчина, на котором был почему-то желтый флуоресцентный жилет – из тех, что носят дорожные рабочие. Посетитель говорил тихо, его реплики были маловыразительными и односложными.
Но звучный хрипловатый голос моего соседа, говорившего с интонациями Луи Армстронга, прорывался через разделявшую наши кровати ширму напористо и с силой истинного убеждения.
«Если вы идете с Ним в ногу, Он пойдет в ногу с вами. – слышалось из-за ширмы, – Если вы заговорите с Ним, Он будет разговаривать с вами». При этом местоимение «он» мой сосед произносил с придыханием и благоговением, как бы выговаривая его с заглавной буквы. Так мог говорить либо священник, либо глубоко верующий человек.
– Молитесь, – призывал из-за ширмы голос Луи Армстронга, – молитесь Ему, будьте искренни, и Он даст вам все. Ибо каждому воздастся по вере его!
Такой сосед, конечно, не мог не вызывать интереса.
… Когда на следующее утро нас разбудили медсестры, первое, что я услышал из-за ширмы, было бормотание: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое…»
Помолившись, сосед встал и подошел к моей кровати.
– Привет! Я Джеремия. Сегодня меня выписывают! – сказал он звучным хриплым голосом.
– Как хорошо! – сказал я. – А меня зовут Марк. Значит вас вылечили?!
– Меня вылечили молитвы и доброе отношение Всевышнего, потому что никакие врачи без Его воли никого и никогда не вылечат. Я молюсь утром, молюсь вечером, и Он внемлет моим молитвам. Будете молиться, тогда Он и вас услышит. Потому что если вы идете с Ним в ногу, Он пойдет в ногу с вами. А если вы заговорите с Ним…
Эту часть его скороговорки я уже слышал, и поэтому позволил себе немного отвлечься. Джеремия сопровождал свою проповедь округлыми жестами, его глаза горели убежденностью, коротковатые босые ноги крепко стояли на больничном полу.
Он напомнил мне пастора пятидесятнической церкви, которого я слушал пару лет назад, когда готовил репортаж для Би-би-си. Но тот многословием себя не утруждал и, подойдя к микрофону на сцене, просто провозгласил: «А теперь, давайте праздновать воскрешение Иисуса Христа!» После этого немедленно заиграла находившаяся там же рок-группа, а прихожане синкопированно запели в стиле блюз о том, как Христос был распят, а потом воскрес на третий день. И вся служба состояла, главным образом, из песен и танцев.
Но здесь танцевать было некому. Дождавшись небольшой паузы в речи Джеремии, я успел вставить:
– А вы случайно не проповедник одной из церквей возле Колдхарбор Лейн?
Джеремия замолчал. В тишине было слышно, как прерывисто пищал монитор из соседней палаты. Молчание Джеремии продлилось всего пару мгновений.
– Нет, дорогой друг, – проговорил он таким голосом, будто сейчас запоет Oh, When The Saints Go Marchin’ In или, в крайнем случае, And The Angels Sing. Но вместо этого он сказал:
– Я проповедую в Люишеме, в церкви адвентистов седьмого дня. Знаете, кто мы такие?
– Да-да, – сказал я, – знаю, конечно!
Адвентисты седьмого дня – это одно из направлений протестантизма, последователи которого верят, что второе пришествие Христа (пришествие на латинском adventus) уже не за горами и случится оно в одну из суббот – отсюда и седьмой день.
Адвентисты отрицают бессмертие души и не верят в существование ада и рая, потому что перед Страшным судом все и так воскреснут.
– А те, на Колдхарбор Лейн, – пятидесятники. Мы от них отличаемся. Очень отличаемся. – поучительным тоном продолжал Джеремия.
Тут я понял, что задел больную струну. Пятидесятники, в отличие от адвентистов, верят в бессмертие души, ад и рай. В их учении большое место отводится крещению Святым духом – это особые духовные эмоции, которые пережили апостолы на пятидесятый день после воскресения Христа. А проявляется такое крещение в глоссолалии – говорении на иных (существующих или не существующих) языках.
Я сам видел, как прихожанка одной из церквей на Колдхарбор Лейн во время воскресной мессы вдруг стала говорить на каком-то неизвестном языке, а паства слушала ее с благоговением, иногда восклицая «Hey Man» и выражая тем самым крайнюю степень одобрения. Кстати, в той церкви мне очень понравилось: богослужение было похоже на праздник, прихожане с удовольствием и очень мелодично пели гимны и псалмы, танцевали и отбивали ритм маракасами, которые лежали на скамьях, а пастор был веселым мужичком, задававшим ритм всему чрезвычайно позитивному действу.
Но вернемся в больницу.
Я понял, что совершил ошибку. Надо было как-то исправляться.
– А где она, ваша церковь? – спросил я. – Вы ведь разрешите как-нибудь к вам прийти?
– С Ним надо общаться. К Нему обращаться, Ему молиться, и тогда Он будет общаться с вами и отвечать вам. Я каждый день молился и вот, меня сегодня выписывают, – сказал он, не ответив прямо ни да, ни нет.
Концовка разговора оказалась смазанной, потому что снова слушать формулу о «если ты идете с Ним в ногу…» мне было скучно.
Хотя, вдруг Он действительно пойдет в ногу со мной, если что?
* * *
Джеремию выписали, а меня на следующее утро отвезли на вторую операцию. А через сутки после этого меня перевели в другую палату – тоже двухместную.
Войдя в эту палату я увидел низенького мужчину лет 55-60, сидящего за столом спиной к большому окну. Одной рукой он опирался о стол, а в другой держал мобильный телефон, что-то очень серьезно выговаривая в трубку. Его голос был решительным, и хоть я не вслушивался в слова, было ясно, что он недоволен собеседником и чего-то требует от него.
Уже своей позой мой новый сосед демонстрировал уверенность в себе, решительность и жесткость. С первого же взгляда было понятно: он хочет, чтобы окружающие видели в нем сильного человека, эдакого супермачо, все видящего, все знающего и все умеющего.
Так обычно ведут себя маленькие начальники, с удовольствием портящие жизнь тем, кто имел неосторожность или несчастье попасться им на глаза. Это особый тип административного садиста. Наверно, этих людей гложут какие-то неизвестные мне комплексы неполноценности. Не знаю.
Тем временем, закончив разговор по телефону, сосед, не вставая, протянул мне руку.
– Макманаман, – снисходительно и в то же время грозно сказал он.
В распахнутом вороте больничной пижамы Макманамана были видны рыжеватые волосы. Минут через 20 пришли санитары и увезли его на операцию.
Ко мне же пришел врач и спросил:
– Когда вы хотите попасть домой?
– Уже сейчас, – немедленно ответил я.
– Тогда собирайтесь.
… Выходя из кардиологического отделения, я увидел, как туда на каталке ввозили Макманамана. Лежа на спине, он говорил по мобильному телефону.
