Очерк первый
Осень в Грузии всегда бывает теплой. Это время сбора урожая и изготовления вина, пора свадеб. На открытом воздухе организуются концерты, на которых играют национальную музыку и танцуют народные танцы. Но в каждой части Грузии осень имеет разную картинку. Считают, что особенно красочной она бывает в Батуми, у берега Черного моря. Синий дальний горизонт сливается с легко пожелтевшей листвой, создавая иллюзию неземного пейзажа. «Магнолии цветут. Белые цветы величиной с тарелку. Бананы. Пальмы! Клянусь, сам видел: пальма из земли растет, — напишет Михаил Булгаков в своих «Записках на манжетах». — И море непрерывно поет у гранитной глыбы. Солнце в море погружается. Краса морская. Высота поднебесная. Скала отвесная, а при ней ползучие растения. Чаква. Цихидзири. Зеленый мыс».
Булгаков, который в конце 1919 года служил врачом в армии Деникина, оказался в Батуми в 1921 году только потому, что мечтал выбраться оттуда в Константинополь, а потом в Париж. Тогда о меньшевистской Грузии в большевистских и белогвардейских СМИ писали немало и разное. Отмечали ее необычные региональные геополитические амбиции и претензии, проблемы во взаимоотношениях с соседними Азербайджаном и Арменией, о подавлении этнических меньшинств и многом другом. И все это было правдой. На Западе же друзья Грузии, лидеры Второго Интернационала, подавали этот край чуть ли не как «единственно верное социал-демократического государство», противопоставляя ее, особенно после советизации Азербайджана в апреле 1920 года, «авторитарной большевистской» советской России. Всемирно известная феминистка Этель Аннакин называла Грузию страной с «самым превосходным социализмом в Европе».
При этом лидеры московских большевиков с удивлением обнаружили, что стоявшим во власти в Тифлисе грузинским меньшевикам удалось в рядах Второго Интернационала приватизировать весь накопленный в дореволюционный период политический багаж российской социал-демократии. Дело было в том, что пришедшие к власти в Грузии в 1918 году Жордания, Чхенкели, Церетели, Чхеидзе и другие были очень известными и влиятельными людьми в политике России начала ХХ века. Ной Жордания являлся главой фракции социал-демократов в I Государственной думе; Ираклий Церетели возглавлял фракцию меньшевиков II Государственной думы, был министром почт и телеграфа Временного Правительства; Николай Чхеидзе являлся одним из виднейших депутатов Думы III и IV созывов, фактически спикером меньшевистской фракции, после Февральского переворота, при Керенском, он стал председателем Петербургского совета, а затем и Центрального Исполнительного Комитета; Акакий Чхенкели — один из руководителей сначала социал-демократов, а потом и меньшевиков, член Государственной думы, представитель Временного правительства в Закавказье.
Вот что напишет Лев Троцкий: «Мы знали этих господ раньше, и притом не как владык независимой демократической Грузии, о которой они сами никогда и не помышляли, а как русских политиков Петербурга и Москвы… В качестве идеологов буржуазной республики Церетели — Чхеидзе, как и все их единомышленники, непримиримо отстаивали единство и неделимость Республики в пределах старой царской империи. Притязания Финляндии на расширение ее автономии, домогательства украинской национальной демократии в области самоуправления встречали со стороны Церетели — Чхеидзе беспощадный отпор. Чхенкели громил на Съезде Советов сепаратистские тенденции некоторых окраин, хотя в ту пору даже Финляндия не требовала полной самостоятельности. Для подавления этих автономистских тенденций Церетели — Чхеидзе готовили вооруженную силу. Они применили бы ее, если бы история оставила им для этого необходимое время». Но в ментальности грузинских политиков того времени произошло то, что хорошо нам знакомо по недавним постперестроечным временам.
Антон Деникин в «Очерках русской смуты» писал, что в годы революции и гражданской войны его поразили «неожиданно глубокие антирусские настроения грузинской интеллигенции». Уже тогда меньшевистское правительство Грузии немедленно начало налаживать отношения именно с европейскими геополитическими противниками России, австро-германским блоком, и заключило Потийское соглашение с кайзеровской Германией, которая уже оккупировала всю Украину, Прибалтику. В то же время в отношении Грузии существовал и русский обывательский взгляд, который описал Булгаков: «Почему именно в Тифлис… говорили, что: 1) в Тифлисе открыты все магазины; 2) есть вино; 3) очень жарко и дешевы фрукты; 4) много газет и т.д. и т.д. Я решил ехать. И, прежде всего, уложился. Взял свое имущество, одеяло, немного белья, керосинку». Добавляя: «Тифлис нужен, в основном, чтобы добраться из него до Батуми. А там — рукой подать и до Константинополя…». Оказался в начале осени 1920 года в Батуми и Осип Мандельштам. Ему удалось перебраться туда из врангелевского Крыма.
«Август 20-го года. Лавки и конторы закрыты. Праздничная тишина. На беленьких колониальных домиках выкинуты красные флажки, — напишет он потом. — В порту десятка два зевак затерты администрацией и полицейскими. На рейде покачивается гигант «Лойд Триестино» из Константинополя. Сегодня лавочникам и воскресным буржуа приспичило посмотреть на самого Каутского. И вот катерок бежит обратно: и по деревянному мостику засеменили улыбающиеся вожди «настоящего европейского социализма». Цилиндры. Очаровательные модельные платья ‑ и много, много влажных, дрожащих красных роз. Одного из делегатов неосведомленная береговая толпа принимает за Каутского, но выясняется ошибка и глубокое разочарованье: Каутский очень жалеет, шлет привет — приехать не может. Тут же передается другая версия: чересчур откровенный флирт грузинских правителей с Антантой оскорбил немецкие чувства Каутского. Все-таки Германия зализывала свежие раны… Зато приехал Вандервельде. Они уже стояли на балконе профсоюзного «Дворца труда». Вандервельде говорил. Я никогда не забуду этой речи. Это был настоящий образец официального, напыщенного и пустого, комического в своей основе, красноречия. Мне вспомнился Флобер, мадам Бовари и департаментский праздник земледелия, классическое красноречие префектуры, запечатленное Флобером в этих провинциальных речах с завыванием, театральными повышениями и понижениями голоса, влюбленный, влюбленный в свою декламацию буржуа — а все как один человек чувствовали, что перед ними буржуа — говорил: я счастлив вступить на землю истинной социалистической республики. Меня трогают (широкий жест) эти флаги, эти закрытые магазины, небывалое зрелище по случаю приезда социалистической делегации. Вы цивилизовали этот уголок Азии (как характерно сказалось здесь поверхностное невежество французского буржуа и презрение к старой, вековой культуре). Вы превратили его в остров будущего. Взоры всего мира обращены на ваш единственный в мире социалистический опыт».
Таких именитых гостей Грузия ранее не видывала. Британский разведчик Дж. Беннет, возглавлявший тогда отдел политической разведки британского Генерального штаба в Турции, пишет, что среди прочих заданий ему «было поручено курировать миссию Второго социалистического интернационала, спешным образом направленную союзниками в Тифлис с целью морально поддержать правительство Грузии». Кстати, отметим, что без «курирования» со стороны Британии попасть в Грузию было затруднительно. «Союзники установили очень суровые ограничения на проезд через Босфор в свободную Европу, — пишет Беннет. — Британский флот полностью контролировал Черное море, включая российские порты Одессу и Новороссийск». Гостей в Грузии умеют встречать хлебосольно и с музыкой. Тем более, что инициатором миссии Второго интернационала в Тифлис являлся председатель правительства этой страны Ной Жордания — политик, хорошо лично известный как в европейских социалистических кругах, так и среди российских большевиков и меньшевиков. Да и в Москве он еще сохранял доверие среди некоторых большевиков, с которыми когда-то бывал в ссылке.
(продолжение следует)
