Казалось бы, что может быть у меня общего с Борисом Березовским, кроме знакомых?
Казалось бы, что мне в том, что в своем поместье умер мультимиллионер, в последние годы постепенно терявший свои миллионы?
Но все равно что-то толкает меня к компьютеру, какое-то внутреннее беспокойство заставляет снова и снова возвращаться к его смерти и думать о человеке, которого было принято называть «опальный олигарх».
Да, я пару раз был на мероприятиях, в которых принимал участие Березовский, в том числе на слушаниях по Чечне в британском парламенте, когда он (как мне помнится) сказал, что единственный способ избавиться от Путина – это начать войну с Россией.
Пару раз коротко говорил по телефону, когда нужно было получить его комментарий по тому или иному вопросу или уточнить его слова.
Но это ведь совершенно ничего не значит – у нас были разные эклиптики, мы никак не могли пересечься.
И не пересекались. Но, наверно, я все же пишу потому, что Березовский, скатывавшийся в малоизвестность, был одним из тех немногих людей, которые определили нынешнее лицо России а, следовательно, и всего постсоветского пространства. То есть, собственно, всего нашего современного мира…
Ведь это Березовский сыграл одну из решающих ролей (если не решающую) в российских президентских выборах 1996 года, когда катастрофический рейтинг Ельцина, не жалея средств, подняли до уровня избираемости. Запад закрыл глаза на это, полагая, что избранный не совсем по правилам Ельцин все же лучше, чем коммунист Зюганов.
Это были первые выборы на постсоветском пространстве, показавшие, что политический Запад может закрыть глаза на многое – в том числе, на нарушения. И это при том, что справедливые выборы – это основа основ современной демократии. Так и получилось, что последствия этих выборов мы все ощущаем по сей день.
Березовский привел к власти Путина. Наверно, осенью 1999 года, когда задумывалась и проводилась операция «преемник», многие во власти полагали, что это беспроигрышная комбинация. Она действительно оказалась выигрышной – но не для Березовского, вынужденного бежать в Лондон.
Он, конечно, был противоречивой фигурой. Но разве может быть человек, ворочавший делами мирового масштаба, не противоречивым?
И можно представить, как тяжело он переживал уменьшение своего огромного состояния, которое съеживалось, как шагреневая кожа, заставляя его продавать дома и картины.
И можно представить, как тяжело переживал он уменьшение своего влияния – менее чем за 20 лет он прошел путь от кингмейкера к лондонскому пенсионеру. Очень богатому, но, в остальном, вполне обычному.
Стало ли это – или что-то другое причиной суицида. И был ли суицид – пусть об этом думают другие. Сейчас меня это не интересует.
