![](/static/news/b/2016/03/351581.jpg)
Откровения девственницы, описанные ею уже после потери статуса! Не то чтобы ты вынес из ее девических бредней что-то новое, но читать это едва ли не интереснее, чем интервью с Игнашевичем (и да минует нас божья кара за эти еретические слова!)
О том, как делаются дети, я узнала в десять лет. До этого я думала, что от поцелуев. Я точно знала: если герой целует героиню, то на следующей странице она уже укачивает на руках румяного малыша. И еще обычно почему-то плачет.
Каким образом я ухитрилась не замечать постельных сцен в кино и глубокомысленных разговоров шепотом в школе — я не знаю. Но факт остается фактом: мою святую невинность изо всех сил охраняли ангелы.
Ангелы сдались, когда Кэрол принесла в школу презерватив.
«А что это такое?» — спросила я.
Если вы когда-нибудь захотите почувствовать себя отщепенцем и изгоем общества — придите в начальную школу Роял Рассел и спросите, что такое презерватив.
Явившись домой в расстроенных чувствах, я незамедлительно потребовала разъяснений у мамы. Мама вздохнула и, отложив в сторону книгу про космических пиратов, как могла посвятила свою дочь в великую тайну размножения.
К сожалению, она оперировала в основном термином «писечка». Думаю, этот факт задержал начало моей половой жизни года на три.
Днем я ходила невыспавшаяся, с искусанными губами и безумными глазамиОткрывшиеся перспективы перевернули мою маленькую вселенную: все это было настолько неприлично, что в возрасте от 10 до 11 лет я была самым настоящим мизантропом: мне было стыдно смотреть на людей, потому что я точно знала, откуда они появляются и чем занимаются (для королевы и Хью Гранта я делала исключение. Для Хью, как выяснилось, напрасно).
В 12 лет у меня начались месячные, я обзавелась собственной коробкой с тампонами и более либеральным мировоззрением. Например, вместе с Кэрол бегала подглядывать, как тренируются старшие футболисты. У одного из полузащитников были ужасно широкие шорты, и, если лечь на траву и притвориться, что разглядываешь жучков и ромашки, а полузащитника в это время собьют с ног, то можно было изрядно расширить свой кругозор. Кроме того, у меня выросла грудь, и это было весьма занимательно, так как она тряслась, когда подпрыгиваешь. Мужчинам не понять этой тихой радости, но не стоит забывать, что до этого у меня на теле не тряслось ничего, если не считать помпонов на гольфах.
Гормоны продолжали честно выполнять свою работу, а тринадцатилетняя я терзалась вопросом, как заставить Энди Брэквелла обратить на меня хоть какое-то внимание. В ту пору я взялась вести дневник, который потом сохранила — чисто из самовоспитательных целей: чтобы, если мне вдруг покажется, что я умнее и лучше всех, а окружает меня тупое человеческое стадо, всегда можно было достать заветную тетрадку и прочитать, например, запись за 12 марта 1997 года.
«Энди, Энди, милый, милый, любимый, единственный. Энди. Энди Брэквелл. ЭНДИ!!! Энди, Энди, Энди, Энди. Я обожаю Энди Брэквелла!!! Сегодня он в черном пуловере, и все девчонки на него смотрели».
И сразу как-то преисполняешься скромности.
![Откровения девственницы Откровения девственницы](http://www.maximonline.ru/images/th/100/18/46318-N2Y4Yzg5NDhiNQ.jpg)
Знойное лето своего шестнадцатилетия я провела в ссылке в Суррее. Родители затеяли разводиться, и меня сплавили к тетушке Роуз, которая хотя и любила немножко выпить, но в целом была сочтена подходящим наставником для молодежи в моем лице. И там я встретила Вонючку. Он был прекрасен. По вечерам тетушка Роуз предавалась легкой грусти над стаканчиком виски со льдом, а принц Вонючка раскрывал мне объятия, когда я, немножко пыхтя, но в целом изящно, вылезала из окна мансарды. Долгие часы мы лежали в куче старых ковриков на чердаке дома его бабушки и пытались любить друг друга. Я неоднократно слышала, что сексуальные инстинкты — врожденные: все, что нужно делать, неопытным любовникам подскажет сама природа. Но в случае нас с Вонючкой природа молчала, крепко стиснув зубы, — видимо, страшно не желала, чтобы мы, не дай бог, размножились.
Ему тоже было шестнадцать, и он изо всех сил старался показаться опытным. Называл, к примеру, бюстгальтер «лифоном». К сожалению, это было практически все, что он умел. Нет, конечно, если бы я позволила целиком снять с себя джинсы, может быть, дело и двинулось с мертвой точки, но за этот последний бастион я сражалась как могла. В качестве компромисса мы спускали их до колен, что занимало два-три утомительно-упоительных часа. После этого отважный Вонючка пытался овладеть мною, но с тем же успехом он мог бы пытаться проделать это с русалочкой: тесно спутанные джинсами ноги не намного предпочтительнее хвоста.
Днем я ходила невыспавшаяся, с искусанными губами и безумными глазами, периодически впадая в сладострастное забытье. Тетя Роуз не замечала ничего, да и выглядела примерно так же. Мы с ней обе жили лишь мечтой о вечерних свиданиях: меня ждал Вонючка, ее — «Лафройг» пятнадцатилетней выдержки.
Когда пришлось возвращаться домой, я честно рыдала, а Вонючка, думаю, в глубине души ликовал. Подозреваю, что месяц бесплодных тисканий на чердаке несколько его подкосил. Жаль, что я не помню его настоящего имени и не могу проверить в Интернете, не стал ли он монахом или, скажем, маньяком, душащим женщин в подворотнях.
Я грущу по временам, когда верила, что куннилингус — это термин из физикиВ семнадцать лет я начала волноваться. Почти все мои подруги к тому времени завели себе бойфрендов и обладали хоть каким-то сексуальным опытом. Даже Кэрол, которая к тому времени весила 85 кг и вырастила себе довольно оригинальный нос.
А мне приходилось задавать им дурацкие вопросы. Например: «А нужно ли запихивать в презерватив яички или он и так не сползает?»
Дошло до того, что они обсуждали при мне свои делишки, понизив голос, потому что как приличные леди не желали поднимать кое-какие вопросы при невинных девушках.
Нет, не то чтобы у меня не было возможностей. То и дело на моем жизненном пути встречались добровольцы, готовые помочь в моей маленькой проблеме. Но в последний момент я всегда давала задний ход. Поцелуи на вечеринках, жаркий петтинг на скамейке в парке — на все это я была согласна. Но как только дело начинало по-настоящему пахнуть керосином, вся моя воинственная решительность немедленно затухала.
Нет, я не боялась, что будет больно или, например, что этот бесчувственный негодяй разрушит мою хрупкую психику. Черта с два тогда можно было что-то сделать с моей психикой! Ею можно было траншеи копать!
Но вспоминая незабвенного Вонючку, я начинала паниковать. В глубине души я была уверена, что именно со мной ни у кого ничего не получится, что я сделаю какую-нибудь чудовищную глупость и всем будет стыдно. И что я вообще устроена не так, как все женщины. Возможно, у меня там вообще ничего нет, а то, что есть, залито бетоном. (Школьный гинеколог, правда, ничего такого не говорила, но, может быть, она просто не хотела меня расстраивать.)
![Чупа-чупс и девушка Чупа-чупс и девушка](http://www.maximonline.ru/images/th/100/18/46319-N2NlYjVlMWYyMQ.jpg)
Говорят, что нельзя заводить себе любимые страхи, так как они непременно сбудутся. Это великий закон общей подлости мироздания. Боишься собак — и тебе откусит ягодицу ротвейлер. Не веришь хирургам — и они забудут в твоем аппендиксе ключи и водительские права. А если ты всю жизнь живешь в страхе перед молнией, то уж она непременно постарается извернуться так, чтобы тюкнуть тебя по темечку.
— Почему у меня ничего не получается? — сквозь зубы стонет Крис. Это мой первый любовник. Точнее, тот, кто должен был стать первым любовником. Ему 26 лет, и он уже был женат. Что ответить Крису, я не знаю, так как пребываю в молчаливой истерике. Он уже два часа предпринимает решительные атаки — у меня все болит, все стерто и все вспухло.
— Прекрати зажиматься! — говорит он. — Постарайся расслабиться!
Я изо всех сил стараюсь расслабиться. Так стараюсь, что у меня, кажется, начинаются судороги челюстей.
Я уже давно не хочу никакого секса, я согласна на вечное безбрачие, лишь бы все это наконец кончилось. К сожалению, обстановка не располагает к тому, чтобы выбрать подходящий момент и незаметно уйти: машины у меня нет, а мы за сорок миль от Лондона, в романтическом отеле для влюбленных.
Я стараюсь отвлечься. Думаю, например, о насильниках. О том, как им, бедным, непросто приходится и какой это тяжелый, неблагодарный труд.
— Да что ж такое… — бормочет Крис.
Тут у меня неожиданно решает проснуться чувство юмора — как всегда, некстати.
— Позвони на ресепшен, попроси, чтобы прислали штопор, — советую я.
Розовые стены отеля для влюбленных краснеют в свете отвратительного алого ночника. Мне уже нечего терять: я не женщина, я урод. Возможно, скрытый гермафродит.
— Ладно, — говорит Крис. — Что-то я сегодня не в форме. Давай просто полежим, поболтаем.
И тут же засыпает. Я сворачиваюсь калачиком подальше от него и тихо, скромно плачу, засунув в рот угол подушки. В этот момент я ненавижу Криса, себя, мужчин, женщин и прежде всего — того, кто придумал такой глупый, неудобный и непристойный способ любви. Кто бы этот мерзавец ни был.
Крис лишил меня девственности, пока я спала, причем успела проснуться только под самый конец, чтобы сказать классическое «ой!».
И потом был восхитительно долгий уикенд, во время которого мы вообще не вылезали из постели, а все подтверждали, подтверждали и еще раз подтверждали тот факт, что я настоящая, стопроцентная женщина, которой не страшен никакой секс!
И все же иногда я грущу по своей невинности. По временам, когда я искренне верила, что куннилингус — это термин из физики. И в то, что у китайцев была такая казнь для женщин: их заставляли спать с тремя мужчинами сразу и бедняжки умирали от наслаждения. И в то, что мужчина во время секса не в состоянии собой владеть до такой степени, что, если его кинуть в огонь, он и там будет яростно любить свою сгорающую подругу. Я скучаю по всей этой очаровательной дремучей мифологии девственниц, которые возводят такое приятное, но незатейливое дело, как секс, до Великой Мистерии Бытия.