Вопрос: В свое время мы знали вас во многих ипостасях – вы работали и как переводчик, потом журналистика... А сейчас вы сохранились как интервьюер – лучший в стране – и как документалист.
Вам приходилось принимать на протяжении своей жизни решения об изменении своего движения. Что являлось для этого вашим внутренним двигателем – у меня плохо получается, потому что мне это не очень нравится, или мне не очень, я прилагаю мало усилий – и потому плохо получается?
В. Познер: Вообще, менять свою жизнь – дело сложное. Это очень хороший вопрос. Я считаю, что человеческое счастье на 50% связано с тем, что люди себя не находят и в глубине души не понимают – а для чего вообще я на свете? Что я должен делать? И делают работу, которую не очень любят, мечтают уйти на пенсию. И если не получается работа, то, конечно, виноват не он, а кто-то – и дальше перечисление, кто виноват в этом несчастье.
Мне очень повезло: во-первых, мне хватило честности сказать себе к концу третьего курса, что я не ученый. Хотя биология, на мой взгляд, – самая интересная из всех наук, потому что нет ничего интересней человека, мозга и т.д. Но я просто знал, что это не мое. Я очень доволен, что окончил биофак и получил это образование. Это очень мне помогло и помогает по сей день, но я еще больше доволен тем, что хватило упорства (упрямства – называйте как хотите) не идти по этой линии. Причем при этом очень огорчил своих родителей. Папа страшно был мною недоволен и считал: как же так, государство оплатило твою учебу в течение пяти лит, а ты вот так себя ведешь? Ну, и мама, которая мечтала о сыне-ученом. Слава богу, Павел (брат В. Познера - ред.) потом восполнил эту дыру, но я все-таки был первым и так подвел ее – не оправдал надежды. Но я к этому времени решил, что буду переводить английскую литературу, того же Шекспира, на русский язык, благодаря чему попал к Маршаку и т.д.
И я занимался этим два года, с хвостиком. Тоже понял в какой-то момент – все-таки нет. Приятное занятие – но всю жизнь? – нет. И потом нет у меня того таланта, который нужен. И дальше мне просто повезло, что – телефонный звонок, создается агентство АПН, нужны люди со знанием языков, прийти попробовать – вот попал в пропаганду, но все-таки в журналистику, условно можно называть это журналистикой. Моя заслуга заключается только в том, что мне хватило ума (мужества – по-разному можно) понимать, что НЕ мое, и не идти по прежнему пути.
А дальше уже все, я понял, что это – да, мое, то, что я хочу делать. И дальше я уже ничего не менял: был в печати, потом на радио, наконец, на телевидении, но это все-таки одна профессия – журналистика, которой больше нет в нашей стране. Сегодня есть отдельно взятые журналисты, но журналистики нет. Есть пропаганда, никакой четвертой власти нет, смешно об этом говорить. Но это другая тема, о которой я могу сказать, если вам будет интересно. Вот так я бы ответил на ваш вопрос.
Я всегда считал: если ты не первый номер, если чувствуешь, что у тебя не получается, – посмотри внимательно в зеркало, не ищи кругом виноватых (то ли это евреи, то ли американский империализм, то ли коммунисты или, наоборот, не коммунисты – в общем, как правило, это мы сами виноваты в своем неуспехе). Я в этом абсолютно убежден.
Вопрос: Моя знакомая в Шотландии, она вас спрашивает: почему все-такиАнглия, а не Шотландия в вашем фильме. И еще вопрос о журналистике – в связи с вашим утверждением, что нет журналистики, а есть отдельные журналисты. Как вы считаете, может быть, в российском обществе нет запроса на журналистику?
В. Познер: Могу сказать так насчет запроса на журналистику. Когда появился Михаил Сергеевич Горбачев и началась перестройка (и гласность) и появилась журналистика, – то были огромные очереди на улице за газетой «Московские новости», за «Огоньком». И когда выходила программа «Взгляд», город был пустым.
Всегда есть запрос на журналистику! Только нужно, чтобы люди говорили правду – как она есть, этого любой хочет. Но когда власть этого НЕ хочет, тогда – соответственно. Из-за этого революции не будет. Это не то что – нет колбасы или я умираю от голода. Это несколько другое. Запрос всегда есть. Пока – увы. Но если никаких изменений не будет, то в какой-то момент это прекратится, как это было в советское время, когда около 42 миллионов человек регулярно слушали голос Америки, Би-би-си, Deutsche Welle и так далее. То есть люди хотят знать. Правда, сейчас есть интернет, что в какой-то степени все-таки удовлетворяет этот спрос, но телевизор уже многие просто не смотрят – что там смотреть?
Что касается того, почему Шотландии нет в моем фильме – я хотел сделать фильм об англичанах. Не о ирландцах, не о шотландцах, не о валлийцах, а об англичанах. Они мне страшно интересны. Они же абсолютно чудаковатые, невероятные люди. Англия – это европейская Япония. Это остров, который не принимает всех остальных, со своими правилами, со своим кодовым языком, который, если вы не знаете, то вы вообще ничего не понимаете. Вам кажется, что все понятно, а на самом деле все не так, как вы думаете. И они улыбаются, а про себя думают... так что мне было страшно интересно в это влезть, и я влез и очень доволен.
И сегодня (сегодня – я могу показать телефон) я получил смс-ку от водителя Блек-кэба, который мне пишет: «Владимир! Меня все узнают благодаря вашему фильму! Я стал селебрити, спасибо». Вообще я большой поклонник англичан, хотя они абсолютно эксцентричны, страннейшие люди, но абсолютно замечательные.
Вопрос: У меня два вопроса. Первый – в связи с тем, что нет журналистики, а есть отдельные журналисты. Я работаю в школе. Много ребят разных возрастов хотят стать журналистами. Я не могу их отоваривать и не буду отговаривать (реплика Познера: «Напрасно»). Хотелось бы знать, есть ли какой-то свет в конце туннеля.
И второй вопрос: вы говорили, что журналисты должны быть объективны в первую очередь. Наши государственные СМИ смотрели на ситуацию в Украине с одной стороны и довольно четко высказывали сою оценку этих событий. Но и зарубежные СМИ, к которым вы, наверное, относитесь лучше, чем к российским, тоже давали оценку – причем и британские, и американские. Мне хотелось бы понять, где грань между журналистикой и пропагандой и отличаются ли зарубежные СМИ от наших в этой ситуации.
В. Познер: Во-первых, насчет ваших учеников и о свете в конце туннеля.
Я вспомнил своего любимого Жванецкого, который говорит: да, свет в конце туннеля есть, но туннель, сука, такой длинный... Да, свет есть, но я бы попытался им объяснить, что такое журналистика и почему будет очень трудно. Попытался бы понять: почему вы хотите быть журналистами, что вас привлекает? И поскольку ничего такого вы не услышите, тогда объясните человеку – не надо. Не надо заниматься тем, в чем ты ничего не понимаешь. И вообще получи образование: на факультетах журналистики учат истории хуже, чем на истфаке, филологии – хуже, чем на филфаке, философии – хуже, чем на философском факультете – вообще всему учат хуже. Не говоря о том, что нельзя научить человека быть журналистом. Получи образование, будь человеком эрудированным, что очень пригодится, поработай немножко. И когда ты уже поймешь – ага, вот почему я хочу быть журналистом, тогда – поступи в школу журналистики, где занимаются только техникой вопроса, и еще пойми, есть у тебя или нет этот внутренний настрой, без которого никакой журналистики быть не может. Есть у тебя понимание твоей ответственности? – ты отвечаешь!
Забудь про обычные представления о том, что такое патриотизм, потому что как журналист ты должен показывать – что не в порядке. Многие скажут – так это ж не патриотично. В ответ можно сказать: что хорошо – государство скажет, не волнуйся! А когда непорядок – кто это будет говорить: посмотрите, там – непорядок! Журналист ничего не может делать, но он может и должен обратить внимание и общества, и власти. Так что я бы был здесь очень осторожным.
Теперь, я сказал, что у нас нет журналистики, но вы меня не спросили насчет других стран. То, что там происходит в отношении Украины и в отношении России, – ниже всякой критики. Там же абсолютно то же самое, только с другим знаком. Просто журналистский настоящий кризис. Другое дело, что все-таки в целом ряде других стран, в частности, в Англии есть традиции, которых нет в России вообще – их нет, так случилось.
В России никогда не было демократии. В России никогда не было свободы печати – ну не было, так сложилось. И поэтому нет даже рефлекса. Более того, я уже не однажды говорил о том, что в России нет никакого представления о том, что такое свобода. А есть представление о воле: я хочу – значит я делаю. Это относится к свободе, потому что свобода требует от тебя ответственности. Это вещь, которая развивается постепенно, и в этом смысле на западе это более понятно. Но если взять совершенно конкретно то, что происходит сейчас, – это постыдно! – то, что происходит сейчас.
Да, в отличие от России, есть несколько стран, в которых существуют средства массовой информации общественные, то есть они не зависят от власти, они не зависят от рекламодателей. Ну скажем, National Public Radio в Америке, и Би-би-си – туда же. Которые только за счет зрителя или за счет слушателя содержатся, и это принципиально меняет дело. Этого у нас нет. У нас есть общественное телевидение – кто-нибудь видел? Есть канал общественного телевидения во главе с Анатолием Григорьевичем Лысенко. Ну просто что есть, что нету! Так что есть разница. Но я абсолютно не являюсь апологетом того, что сегодня происходит в журналистике.
Я не очень люблю слово «западной», потому что они очень разные. В Германии журналистика более приличная, чем сейчас во Франции или в Англии. Насчет скандинавских стран – я не знаю. Не читаю, языка не знаю. Но все-таки я полагаю, что эти традиции играют несомненную роль. И это дает им определенные преимущества. Все-таки их никогда не называли солдатами идеологического фронта.
