В последние годы стараюсь рассматривать экономические и политические конфликты через призму взаимоотношений производственников и торговцев. Классический марксизм (к нему я вернулся после пребывания едва ли не в каждом из ныне существующих магистральных направлений общественных наук) не особо вдаётся в эту подробность общественной жизни: он исследует лишь крупнейшие различия позиций внутри хозяйственного механизма — классы. Господствующая же ныне экономическая теория считает эти два звена хозяйственной цепочки столь плотно взаимосвязанными, что противоречий между ними вовсе не может возникнуть: в самом деле, нет смысла производить то, что не может быть продано, и невозможно продавать непроизведенное.
На самом деле мировой опыт доказал: продавать непроизведенное вполне возможно — например, в виде спекуляций обязательствами на грядущие поставки товаров (или оказание услуг), причём обеим сторонам спекулятивной сделки может быть совершенно не нужно соответствующее движение реальных изделий или исполнение услуг, а а важна лишь их цена к моменту истечения срока обязательства; да и производство возможно не только для продажи, но и для многих других форм потребления — например, для использования самим производителем или взимания налога натурой. Но ещё важнее, что интересы производственников и торговцев могут быть согласованы лишь на подъёме рынка, когда прибыль достаточна для удовлетворения аппетитов обеих сторон, тогда как при спаде «пряников сладких всегда не хватает на всех» и стороны начинают тянуть хозяйственную цепочку на себя вплоть до её полного разрыва. Именно поэтому в последние годы противостояние производственников и торговцев стало заметно даже такому поверхностному исследователю, как я, так что на его основе удаётся объяснить многое непонятное с других точек зрения — и в истории, и уж тем более в нынешнем ходе событий.
Насколько я понимаю нынешнюю стадию американо-европейских взаимоотношений, Соединённые Государства Америки сейчас располагают возможностью предложить много выгодного торговым структурам Европейского Союза — просто потому, что торговцам практически всё равно: чем именно торговать. Но СГА не могут предложить что-то действительно выгодное производственникам ЕС — ведь рынок СГА и так востребует из производства ЕС практически всё, что может переварить. В обозримом будущем — по крайней мере пока длится нынешняя Вторая Великая депрессия — ёмкость американского рынка для европейских товаров не будет сколько-нибудь заметно расти, тогда как ёмкость многих других рынков для тех же европейских товаров вырасти может.
Поэтому, скажем, предложение, скажем, о Трансатлантической зоне свободной торговли (TransAtlantic Free Trade Area — TAFTA) выгодно для европейских торговцев, но невыгодно европейским производственникам: пошлины СГА на товары ЕС и так не слишком велики, так что даже полное обнуление пошлин по условиям ТАФТА не принесёт производственникам большой выгоды, тогда как встречный поток товаров, опирающийся на американскую возможность эмиссионного финансирования местного производства (и на производство товаров американских марок в регионах дешёвой рабочей силы), может быстро заглушить любое европейское производство.
Исходя из этого, полагаю: главное противоречие интересов сейчас не между ЕС и СГА, а внутри ЕС — между тамошними производственниками и торговцами. Накал этих противоречий сейчас возрастает, поскольку всё, что могут предложить сейчас торговцы, оказывается невыгодно производственникам. Поэтому надеюсь, что ЕС откажется от участия в ТАФТА — не только потому, что СГА параллельно с переговорами на эту тему требуют ещё и политических уступок, а прежде всего потому, что сами производственники ЕС не увидят в этой зоне выгоды для себя.
Для РФ выгоден именно отказ ЕС от вхождения в ТАФТА. Ведь мы ещё довольно долго будем нуждаться в ЕС и как рынке сбыта нашей продукции (в перспективе — не только сырьевой), и как источнике новых технологий. Да и продление нынешней политики СГА на несколько лет, требуемых им для съедения экономики ЕС, обернётся для всего мира немалыми дополнительными жертвами — в том числе и человеческими. Но даже если ЕС решит утонуть в Атлантике, потери для нас не окажутся неприемлемо тяжелы: РФ уже налаживает взаимодействие с быстрорастущими рынками других регионов, да и наши собственные научные и технические возможности возродятся по мере роста спроса наших собственных производственников на их достижения.
В любом случае, как только ЕС примет окончательное решение о выборе направления, каким бы оно ни было, у нас окажутся развязаны руки. В конце марта и конце июля ожидаются обсуждения возможностей продления санкций против РФ, принятых ЕС под давлением СГА на один год. Весьма вероятно, что фактически будет обсуждаться как раз выбор направления дальнейшей экономической интеграции ЕС: окончательно смириться с ролью очередной порции подножного корма для СГА или развивать интеграцию в пределах Евразийского материка, где ЕС ещё долго будет старшим партнёром. Сейчас РФ воздерживается от многих давно назревших внешнеполитических действий и даже внутренних перемен, помимо прочего, из опасения, что эти шаги будут использованы для пропаганды в духе «злые русские опять действуют агрессивно — надо спрятаться от них под крылом американских авианосцев и стратегических бомбардировщиков». Поэтому не жду резкого изменения политики РФ до завершения дебатов в ЕС — но очень надеюсь на серьёзные перемены после них.
