Еще не завершившаяся военная фаза украинского кризиса, несмотря на заключенное в сентябре Минское перемирие, тем не менее, уже создает возможность экспертам и аналитикам делать первые выводы. Зачастую в таких случаях есть соблазн провести сравнительные анализы, пытаясь совместить и исследовать схожие по историческому, географическому или концептуальному признаку примеры. С учетом незаконченности даже военной фазы украинского кризиса и очевидной относительности такого рода сравнений, наиболее явную аналогию с нынешним кризисом вызывают другие постсоветские конфликты предыдущих десятилетий.
Оставляя в стороне многие политические и этнополитические особенности каждого из этих постсоветских конфликтов, попробуем «навскидку» рассмотреть только некоторые чисто военные или военно-политические особенности конфликта в Украине по сравнению с конфликтами на постсоветском пространстве предыдущих десятилетий. Особенно в контексте так называемой «гибридной войны», сочетающей политические, экономические, информационно-пропагандистские (формально невоенные) меры с дозированными и/или скрытными действиями военного характера. Военная составляющая гибридных войн преимущественно осуществляется силами специального назначения и элитными подразделениями или же, наоборот, иррегулярными, «квазигосударственными» или частными вооруженными формированиями.
При этом украинский кризис как исключительно «гибридную войну» корректно рассматривать применительно лишь к первому этапу его военной фазы: операции в Крыму и действиям Стрелкова-Гиркина в апреле-июне 2014 г. на Донбассе. Далее масштабы кризиса стали другими, и гибридная война стала комбинироваться с почти «рутинными» войсковыми операциями, с существенным, даже по мировым меркам, использованием бронетехники и артиллерии, хотя и с относительно небольшим вовлечением боевой авиации. Интересно, что почти все постсоветские конфликты 1990-х и 2000-х гг. прошли динамику развития от иррегулярных боев до широкомасштабных войсковых операций.
Одной из ключевых особенностей украинского конфликта стала его беспрецедентно быстрая эскалация. Для исследователя не важно, как он назывался: гражданской войной, антитеррористической операцией или результатом прямой агрессии соседнего государства. С точки зрения военно-политического анализа важно то, как буквально за несколько недель украинский кризис из операции специального назначения российских войск в Крыму и поддерживающих их представителей местного населения перерос – через акции гражданского неповиновения на юго-востоке Украине – в локальную полурегулярную операцию на северо-западе Донбасса (осада Славянска и окрестностей). Затем вооруженный конфликт вылился в масштабные бои между регулярной украинской армией и полупартизанскими отрядами ЛНР и ДНР. Наконец (уже в середине августа), состоялось практически нескрываемое вовлечение регулярных российских войск, которые силами нескольких мотострелковых и воздушно-десантных батальонных тактических групп осуществили окружение южной группировки украинских войск в Донбассе, с катастрофическими для ВСУ последствиями (Иловайский котел). А это уже что-то несколько большее, чем просто так называемая гибридная война.
На фоне беспрецедентно быстрой эскалации боевых действий украинский кризис даже можно назвать последней «постсоветской войной». Во многом он повторял специфические и концептуальные особенности динамики развития предыдущих постсоветских конфликтов 1990-х и 2000-х гг. Однако, с другой стороны – быстро перегнал их по своим масштабам и военно-техническим нововведениям. В конце концов, украинский кризис в военно-стратегическом плане стал событием глобального масштаба, фактически став поводом начала новой Холодной войны между Россией и Западом.
Присматриваясь к кадрам с мест боевых действий на полях Луганска или в ходе городских боев в Донбассе, еще явнее возникает ощущение своеобразной «машины времени», возвращения к «позднесоветской» и «раннепостсоветской» архаике политических процессов конца 1980-х - начала 1990-х годов. Спустя четверть века, в Украине по обе стороны линии фронта вновь появляется знакомый по большинству постсоветских этнополитических конфликтов образ боевика-добровольца, сочетавшего в себе высокую степень идеологизированной и националистической мотивации зачастую с не вполне чистой личной биографией и нескрываемыми бизнес-интересами. Феномен днепропетровского губернатора Коломойского, которому приписывают укомплектование и содержание нескольких украинских добровольческих батальонов, или фактически оплатившего апрельский рейд Стрелкова-Гиркина на Славянск российского олигарха Константина Малофеева, являются лишь наиболее яркими примерами.
Более того, украинский кризис в чем-то напоминает даже войны позднеевропейского феодализма, с их частными армиями из разномастных ландскнехтов, наемников и отставных военных самой различной этнической, идеологической и социальной принадлежности. Как и тогда, военная логика конфликта зачастую подменяется соображениями иного, в первую очередь политического, а также и репутационного и пропагандистского порядка, превращаясь в некую «асфальтную войну» за дороги и города или кабинетные игры на картах.
Таковым, к примеру, было стремление украинских войск в июне-июле 2014 г. взять Донбасс и Луганск в огромные клещи вдоль российско-украинской границы, чтобы прервать снабжение пророссийских ополченцев оружием и припасами из России. Эта операция, по сообщениям СМИ, была инициирована не столько украинским Генштабом, понимавшим военные и ресурсные ограничения украинской армии при реализации столь масштабной воинской операции, сколько политическим видением тогдашнего секретаря СНБО Украины Андрея Парубия. Ее результатом стало двойное окружение украинских войск вдоль границ с Россией и образование так называемого «Южного котла» в районе Амвросиевки. Тем самым, украинцы летом 2014 г. повторили ошибку грузин в августе 2008 г., когда военная целесообразность обхода Цхинвали и стремительного прорыва грузинских войск на север с целью блокады Рокского туннеля были принесены в жертву политическим соображениям и желаниями Михаила Саакашвили быстрее водрузить грузинский флаг в центре столицы Южной Осетии.
В условиях отсутствия сплошной линии фронта и четкой идентификации (не)лояльности местного населения, важнее становилось уже не столько разгромить противника, сколько водрузить свой флаг в том или ином «ключевом» населенном пункте. Обычно это происходило после долгой и кровопролитной осады, например, Славянска, или штурма Луганска и Иловайска, или же продолжительных попыток пророссийского ополчения овладеть Донецким аэропортом. А затем участники АТО зачастую были вынуждены поскорее покинуть занятый пункт, чтобы не оказаться в очередном котле или окружении, как это случилось под Иловайском в конце августа.
«Позднефеодальная» специфика украинского конфликта, когда наиболее боеспособными силами являются иррегулярные добровольческие формирования романтиков-националистов или частные отряды олигархов, крупных бизнесменов или криминальных авторитетов, не является порождение украинского кризиса. На постсоветском пространстве у Гиркина, Коломойского и Малофеева уже были свои предшественники. Например, таким был известный грузинский криминальный авторитет Джаба Иоселиани. Со своей военизированной структурой «Мхедриони» - одного из важнейших акторов гражданской войны в Грузии в 1991-1992 гг. и грузино-абхазского конфликта 1992-1993 гг. он был едва ли не главной политической фигурой Грузии начала 1990-х гг., пока Эдуард Шеванрднадзе постепенно не прибрал к рукам все нити управления страной. Аналогичным примером может быть бывший премьер-министр Азербайджана Сурет Гуссейнов, до карабахского конфликта являвшийся директором фабрики по обработки шерсти, а с началом боевых действий на свои средства сформировавший целую воинскую бригаду и даже ставший командиром корпуса на начальном этапе войны в Карабахе.
Гибридной войной (или асимметричным конфликтом, смотря какую терминологию предпочитают использовать исследователи) кризис в Украине явился не только и не столько в силу комбинации скрытых форм ведения боевых действий, вовлечения спецназа или элитных подразделений ВС РФ при поддержке добровольцев и иррегулярных подразделений из лояльного местного населения. Динамика развития украинского конфликта с самого начала эскалации демонстрировала как ресурсную, так и статусную асимметрию ее участников и вовлеченных сторон: Запад и Украина против России, обвиняющие в нелегитимности, соответственно, новое центральное правительство в Киеве и власти ДНР/ЛНР, действия российских войск и артиллерии без реального ответа украинской стороны по российской территории, и т.д. Статусно-ресурсная асимметрия – это вообще одна из особенностей хода и итога практически всех аналогичных постсоветских конфликтов, будь то Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах и Приднестровье.
Впрочем, явится ли юго-восток Украины новым Приднестровьем или наоборот, его может постигнуть участь Ичкерии и Сербской Краины – это уже покажет ход дальнейших военно-политических процессов в Украине и вокруг нее.
