Длинная прямая узкая улица. С двух сторон – пяти-шести-этажные дома, раскрашенные в яркие цвета – желтый, оранжевый, голубой, зеленый… Между ними иногда проглядывают полуобгоревшие деревянные остовы – они темные, скучные, мертвые.
Шесть часов вечера. Дневная жара немного спала и жители окрестных кварталов высыпали на улицу. Машин почти нет, да и ездить им практически негде – на проезжую часть с тротуаров выползают лотки, столики и брезентовые полотнища, на которых аккуратно разложен или беспорядочно свален самый разный товар. Здесь и поддельные итальянские мужские туфли с длинными острыми носками, и женские босоножки с огромным количеством ремешков и завязок, и сомнительные кроссовки с расплывающейся надписью «Adidas», и детские почти бесформенные ботинки, на пятках которых зажигаются огоньки.
По соседству с обувью – фрукты. На тележке сложены апельсины, груши, инжир, яблоки, персики, абрикосы, между которыми живописно лежат виноградные лозы, а сверху – связки бананов.
Рядом детские игрушки из Китая. Разноцветные уродцы с запрятанными в утробе батарейками (наверно, Duracell), дергаются, изображая некий танец, смахивающий на ритуальные телодвижения аборигенных племен экваториальной Африки. Белый с проплешинами котенок с методичностью зомби идет на прохожих, останавливаясь через каждые пять шагов и безжизненно говоря «мяу». Автоматчики в камуфляже куда-то ползут. Куклы исправно таращат глаза, а полицейские и пожарные машины, кажется, ждут, чтобы их кто-то запустил… И все это – аляповатое, дешевое, кричащее.
Перед магазином, скрывающим свой товар в темном полуподвале, – допотопные весы. Две оловянные чаши, рядом гири – сто грамм, двести, пятьсот, килограмм… Эти весы навевают воспоминания из другой жизни, другой страны. Мне кажется, что точно такие весы были в ереванской лавке, куда мы ходили с мамой, покупавшей там помидоры, огурцы, перец или абрикосы на варенье. Помидоры и абрикосы покупались ведрами и бывали грязными и размякшими. Я гордо поднимал ведро за металлическую дужку и тащил домой. Помощник!
Но я не в Ереване. Я в одном из кварталов стамбульской бедноты.
И отойдя от весов на пару метров, я вновь окунаюсь в жизнь этой улицы. Манекены выставлены прямо на тротуар. На них – мужские пиджаки и костюмы разных оттенков серого цвета, спортивные брюки с фальшивой запятой «Найк», дерматиновые куртки, сорочки непонятных размеров. На женских манекенах – разноцветные платья, головы некоторых закутаны в цветастые мусульманские платки.
Рядом «половинчатые» манекены – ноги на месте, а верхняя часть туловища обрезана. Так вот, на тротуаре стоят шесть-семь пар ног взрослых людей, а рядом – две-три пары детских. Такое ощущение, что этих квази-людей разрезали пополам. Зрелище – особенно детские ноги без туловища – не для впечатлительных людей.
И снова разложенная на куске брезента обувь, рядом с которой закутанная в мусульманский головной платок женщина продает синеватые бутылки с водой.
Дальше, то ли кафе, то ли чайная, то ли простая забегаловка. Вдоль белой стены расставлены стулья, на которых сидят мужчины, потягивая чай, покуривая кальян, попивая кофе, лениво переговариваясь и зорко глядя на проходящих. Их взгляды еще долго жгут спину между лопатками.
Между выставленным на продажу барахлом бегают и кричат дети, подростки катаются на велосипедах, кое-где играют в нарды мужчины, сидящие за низенькими столиками.
Если дойти до угла, то можно увидеть старый, еще оттоманских времен, родник. В этот родник вода не попадала, видимо, с довоенных времен. Собственно, о том, что мраморное сооружение когда-то было родником напоминает надпись вязью, которую не может прочесть никто из обитателей этого стамбульского района. На роднике и рядом разложен товар, который стережет молодой чернокожий мужчина. Он сидит на корточках, руки сложены на коленях, в зубах сигарета.
Напротив родника, на трехэтажном белом здании замечаю табличку с надписью по-армянски: «Этот дом построил архитектор Мурадян».
– Уч кило беш! Уч кило беш! – монотонно выкрикивает мужчина, продающий с тележки виноград. Я понимаю, что он имеет в виду – пять лир за три килограмма.
К нему подходит стройная усталая женщина. Они о чем-то переговариваются, он взвешивает ее покупку. Женщина расплачивается, ставит пакеты на землю и кричит кому-то: «Иди сюда, помоги, не видишь, мне тяжело?» Я понимаю, что она кричит, потому что это по-армянски.
– Иду, иду, – слышен ворчливый голос. Не можешь подождать, что ли?
– Что тебя ждать, бездельник! Тебе бы только целый день сидеть здесь, курить. Успеешь еще, насидишься!
– Замолчи! Я работаю.
– Что-то не видели мы твоей работы.
– Что я могу поделать, если мне денег не дали?
– А я знаю, что тебе не дали денег?
– Пойди, спроси, если не веришь.
Она стоит со сложенными у ног пакетами, он сидит на корточках вместе с двумя-тремя друзьями на противоположной стороне улицы. Они переругиваются, не обращая внимания на соседей, которые, впрочем, тоже не обращают внимания на их диалог. Может, потому, что такие разговоры здесь не редкость?
А мне кажется, что я подглядываю сквозь замочную скважину – ведь для них я просто иностранец. Они, конечно, и не подозревают, что я понимаю каждое их слово, мало того, что я распознаю в их речи ванадзорский говорок…
Стамбульский район Кумкапы – своего рода гетто, где проживают нелегальные трудовые мигранты из Армении. Армянскую речь тут можно услышать на улице, в закутках, откуда можно позвонить за границу, рекламируют дешевые звонки в Армению.
Почему они выбрали именно этот район? Не знаю. Возможно, свою роль сыграло недорогое жилье, а может, то, что в Кумкапы расположено несколько армянских церквей, резиденция Константинопольского патриарха Армянской апостольской церкви, армянская больница Святого Спасителя, школа…
Скорее всего, армянских мигрантов влечет сюда и то, и другое – ведь церкви и школы есть в разных районах Стамбула.
И хотя турецкие власти то и дело намекают на сто тысяч нелегальных мигрантов из Армении, согласно исследованию, проведенному Алис Озинян, в Стамбуле их немногим более десяти тысяч мигрантов. Многие живут здесь более пяти лет, есть и такие, кто приехал сюда еще в ХХ веке – в 90-х годах. Главным образом, семьи мигрантов содержат женщины, зарабатывающие на жизнь, работая нянечками в богатых домах, или уборщицами. Приезжающим к ним мужьям, как правило, нечего делать.
Что держит их здесь? Наверно, то же, что и многих мигрантов: нежелание признать свое поражение в поисках лучшей жизни; чувство, что возвращение домой равноценно еще горшему поражению; вера в то, что «плохо жить» за границей лучше, чем дома; опасение, что дома из ждет безработица и безысходность – чувства, которые легче переносить за границей; наконец, просто привычка…
Я не социолог. У меня нет ответа. Я иду по длинной улице в Кумкапы и пытаюсь понять, что влечет меня сюда, в это странное армянское гетто, почему в каждый свой приезд в Стамбул я прихожу сюда, чтобы просто пройти по этой улице и, может быть, выпить чашечку кофе в одной из забегаловок? Почему? Не знаю…
