Уроки волгоградской трагедии

Завершение 2013 года прошло под знаком Волгограда. Два теракта в канун новогодних праздников в городе-герое на Волге до предела актуализировали проблемы безопасности и национальной политики в стране.

Особый эмоциональный оттенок волгоградской трагедии придали четыре момента. Во-первых, российское общество успело отвыкнуть от масштабных акций террора за пределами северокавказских республик. В контексте террористической угрозы конечно можно вспомнить серию терактов в Татарстане и Башкирии, в том числе покушение на бывшего муфтия татарстанского Духовного управления мусульман Ильдуса Файзова и убийство известного богослова Валиулы Якупова. Однако эти инциденты воспринимались массовым сознанием как акции, имеющие отношение, главным образом, к внутриисламским конфликтам и противоречиям.

Во-вторых, всех волновал вопрос о том, почему именно Волгоград стал мишенью террористических атак. Многие журналисты и эксперты считают, что основной причиной для терактов является историческое значение города, ставшего символом общенациональной стойкости и коренного перелома в Великой Отечественной войне.

Не отрицая этого фактора, имеет смысл остановиться на более современных сюжетах. До распада СССР Волгоград, как и соседние регионы (Астраханская область и Калмыкия) редко упоминались в кавказском контексте. По своему географическому положению эти территории являются, скорее, "воротами в Центральную Азию". Две области Нижнего Поволжья имеют границу с Казахстаном. В советское время эта граница была административной и особой геополитической роли не играла. Но распад страны радикально трансформировал региональную повестку дня. В начале 90-хгодов Астраханская и Волгоградская области стали новым пограничьем.

Астраханская область стала единственным не национальным субъектом РФ, имеющим выход к Каспийскому морю. После превращения Азербайджана в независимое государство штаб Каспийской военной флотилии переместился из Баку в Астрахань. В связи с невозможностью безопасного железнодорожного сообщения через Чечню в 1990-х годах территории Астраханской и Волгоградской областей стали своеобразной "железной дорогой жизни", связывающей основную территорию России с южной частью Дагестана, а также с Азербайджаном, минуя "мятежную республику". Тем самым области Нижнего Поволжья превратились во вторые после Ростовской области "ворота на Кавказ".

Волгоградская и Астраханская области превратились в "ворота на Кавказ"

Близость к зонам межэтнических конфликтов сделала Астраханскую, Волгоградскую области и Калмыкию привлекательными территориями как для внешних мигрантов из Центральной Азии и Закавказья, так и для внутренних мигрантов из республик российского Северного Кавказа. И это не говоря о том, что некоторые неславянские этнические общины Нижнего Поволжья (казахи, татары) относятся к "старожильческому населению".

Как бы то ни было, а за постсоветский период в Волгоградской области почти в два раза увеличилось количество азербайджанцев. Если в начале 1970-х годов на территории всей области проживало всего порядка 800 чеченцев, то на сегодняшний день их численность составляет более 10 тысяч (по некоторым экспертным оценкам, она еще выше). При этом есть районы компактного проживания представителей этой этнической общности (Палласовский, Старополтавский, Котельниковский районы). И отнюдь не случайно в марте 1996 года (то есть, в самый разгар первой "чеченской кампании") именно в Волгограде состоялся Третий конгресс вайнахов.

Не стоит также забывать и о том, что город-герой на Волге является одним из самых близких крупных городов с абсолютным русским большинством по пути из северокавказского региона в Москву. Таким образом, любая террористическая атака в Нижнем Поволжье мультиплицирует риски для региона, являющегося территорией совместного проживания представителей различных этнических групп и конфессий. Этот регион воспринимается многими как своеобразная этнокультурная контактная зона и даже как евразийское "пограничье".

В-третьих, два волгоградских теракта случились в канун Нового года. Это совпадение тоже не выглядит чистой случайностью. Радикальные исламисты на Северном Кавказе и в Поволжье уже не первый год выступают против этого праздника, считая его проявлением "ширка" (то есть греха многобожия). Впрочем, религиозные экстремисты и радикалы на своих форумах, сайтах и в социальных сетях выступают и против других российских государственных праздников – Дня Победы, Женского дня 8 марта, Дня защитника Отечества, Дня весны и труда. В этих материалах дед Мороз и Снегурочка уподобляются "шайтанам", языческим символам, несовместимым с "правильной" исламской традицией.

В волгоградском контексте из внимания обозревателей не ушел тот факт, что по делу о взрыве на вокзале подозрение пало на уроженца Республики Марий Эл Павла Печенкина – этнического русского, принявшего ислам в его радикальной версии. Думается, в ходе следствия многие детали его "обращения", а также самой этой личности станут ясными. Однако участие "русских салафитов" в террористических атаках – это не новость, открытая волгоградской трагедией. Подобные инциденты имели место и ранее. И они с новой силой подчеркивают проблему кризиса российской идентичности. При отсутствии эффективной национальной политики российские граждане ведут собственные поиски ответа на вопросы "кто мы, откуда, куда идем?", нередко оказываясь в рядах радикалов и экстремистов разного окраса.

Без внутренних предпосылок любое внешнее воздействие не имело бы мощного эффекта

В-четвертых, два волгоградских теракта произошли в канун предстоящей Олимпиады в Сочи. И хотя многие эксперты справедливо заметили, что эти атаки, скорее всего, свидетельствуют об ограниченности ресурсовдиверсионно-террористического подполья, негативный резонанс остается. Тем более, что лидер "Эмирата Кавказ" Доку Умаров, провозглашая возвращение к практике атак гражданских объектов за пределами северокавказских республик, не уточнял географических координат. Мишенью для него обозначалась вся Россия. Вопрос лишь в возможностях, ресурсах и кадрах для осуществления варварских акций. И в этой связи любые попытки совершить нечто аналогичное будут восприниматься, как часть общей стратегии по дестабилизации ситуации в стране.

Сочи в таком контексте – удобный предлог, позволяющий выводить проблему Северного Кавказа и состоятельности российского национально-государственного проекта в целом на международный уровень. Понятно, что в этой дискуссии неизбежно будут задаваться неприятные вопросы. Даже тогда, когда люди их задающие будут преисполнены самыми позитивными эмоциями по отношению к российскому государству и обществу. И поскольку таких неудобных вопросов и острых дискуссий не избежать, то уже сегодня стоит сформулировать свое четкое видение стратегий противодействия тем угрозам, которые стоят перед Россией сегодня.

После волгоградской трагедии тема внешнего участия в поддержке террористического подполья на Северном Кавказе и в Поволжье снова вышла на первый план. Однако, признавая ее важность, стоит отметить, что без внутренних предпосылок любое внешнее воздействие не возымело бы столь мощного эффекта. И если за пределами собственной страны у российских властей возможности ограничены, то внутри РФ свобода рук неизмеримо большая. И следовало бы сосредоточиться на таких проблемных сюжетах, подпитывающих радикальные настроения, как монополизация власти и собственности (а также их теснейшее слияние), коррупция и провальная кадровая политика.

До тех пор, пока в республиках Северного Кавказа, регионах Поволжья и центра России не заработают социальные лифты, не будет преодолена региональная замкнутость с преференциями "для своих" и с ограничениями для "чужаков", единая российская общность будет существовать только в нашем воображении. А если так, то на рынке идентичностей не будет проблем со спросом и предложением на разного рода экстремистские идеи. И не только в исламской оболочке.