Начало -- Первые карабахские митинги -- здесь. Там же и объяснение, почему я пишу о 1988 годе, и почему я не комментирую мыслей и чувств себя тридцатилетнего.
1988. Митинги как выражение гражданской позиции
Выписавшись из больницы, я отправился в Москву, где в то время учился в аспирантуре. Диссертация у меня была, в целом, готова, надо было лишь закончить ее оформление, публикаций у меня было более чем достаточно, словом, оставались формальности, которые нужно было добить. В Москву я отправился не налегке – в столицу надо было доставить брошюры, разъясняющие «единственно справедливую позицию» по карабахскому вопросу.
Со временем армянская позиция менялась, во главу угла выдвигались то гуманитарные, то политические аспекты, потом целью карабахского движения стала независимость Армении, а спустя пару лет все это отошло на второй план – началась война. Но я сознательно не пишу здесь о том, что было после 1988 года, потому что моя цель – не описание «армянской позиции» в конфликте, а рассказ о том, что я, тридцатилетний, чувствовал в 1988 году.
Ну, а пока я вдруг оказался в центре внимания моих московских знакомых. Курилка Института русского языка Академии наук на несколько дней превратилась в клуб, где я рассказывал о ереванских митингах, о сумгаитской резне… И отвечал на вопросы: «Слушай, а где этот Карабах находится?» Или: «Почему бы вам, армянам и азербайджанцам, не объединиться и не показать этим карабахцам кузькину мать?» Или: «А что вам делить, вы же две нации-соседи, у вас и вера одна – вы ведь все там мусульмане…» Это говорилось совершенно серьезно и искренне – я не рассказываю сейчас расхожих анекдотов – но тогда знания многих москвичей (даже образованных и начитанных) были именно на таком уровне.
Тогда, весной 1988 года, я был уверен: карабахский вопрос, в первую очередь, проблема гуманитарная. Картина вырисовывалась такая: армянам в Карабахе жить очень тяжело. Настолько тяжело, что армян в Карабахе со временем становилось все меньше – они предпочитали уехать, убежать, эмигрировать со своей родной земли, с того места, где они родились и выросли, где похоронены их предки, наконец, с исторической армянской земли.
Да, население Нагорного Карабаха вообще в советские годы уменьшалось (это была единственная советская область, не затронутая войной, где население уменьшалось, а не росло), но с течением времени армян становилось меньше и в процентном соотношении. Если в 1925 году армян было около 90%, то к 1988 году – уже около 75%.
И это вызывало опасения, что Карабах постигнет та же участь, что и Нахичевань, регион, в начале века заселенный армянами, которых к 1988 году осталось менее двух тысяч человек в двух деревнях.
Я могу сейчас ошибаться в цифрах – все-таки прошло 25 лет. Но помню, что на митингах, игравших тогда огромную роль в определении общественного мнения, говорили, что гуманитарная ситуация в Карабахе не просто плохая, а она хуже для армян, чем для азербайджанцев, потому что такой была политика Баку – сделать так, чтобы армян в Карабахе не осталось.
Но время шло, и я стал замечать, что среди моих друзей и знакомых появляются разные точки зрения. Кто-то видел в конфликте чисто территориальный спор за право владеть землей Карабаха – как будто это такой край, где нет людей, и люди вообще не важны, а важна земля.
Другие видели в конфликте религиозное противостояние – «извечный» спор между христианами и мусульманами. Третьи говорили, что именно Карабах решает судьбу всей европейской цивилизации, потому что именно Карабах является последним оплотом на пути пантюркистов к мировому господству. А пантюркисты, как известно, только и думают о том, как бы уничтожить Армению, которая мешает их черным замыслам.
Кроме того, как и очень многие в Армении я видел проблему в восстановлении исторической справедливости, в преодолении наследия сталинизма. А если так, то действовать должна была Москва – и действовать быстро, потому что это и есть настоящая перестройка.
В те дни стали говорить о национально-освободительной борьбе, о «ленинском» праве наций на самоопределение. Популярными стали лозунги «Ленин-партия-Горабчев» и, как антитеза ему, «Сталин-Берия-Лигачев». Видимо, стоявший во главе митингов комитет «Карабах» пытался, таким образом, донести до Кремля свою позицию: мы верны Москве, но Карабах должен стать армянским.
Участие в митингах стало для меня формой выражения гражданской позиции. Не иметь позицию в годы перестройки считалось делом, недостойным интеллигента. Нужно было быть граждански активным, фрондирующим, читать толстые журналы и осуждать годы сталинского террора. Все это я и делал.
Продолжение -- о важном изменении в моей жизни, произошедшем в 1988 году -- завтра.
