Приходится читать, что по ходу истории армянское государство мешало Церкви. Это известная дискуссия, которую не хотелось бы в сто первый раз начинать. Просто по аналогии подумалось – а не мешает ли государство Армения армянскому патриотизму? Патриотизм всей послевоенной армянской интеллигенции от Шираза и Сильвы Капутикян до Зория Балаяна и Гранта Матевосяна (при всей разнице масштаба) прекрасно существовал без армянского государства, а в армянском государстве как-то моментально померк и превратился в ностальгию по прошлому. Точно так же померк армянский патриотизм в 1918-1920 гг. Возможно, армянский патриотизм так и не вышел из романтического периода, который другие переросли – это по-прежнему патриотизм песен, стихов, споров об истории, тайных организаций и городских митингов. А в отдельном государстве романтика исчезает…
Перечисленные патриоты прочно связали армянский национализм одновременно с культом Сталина, Арарата и родной матери (Шираз), одновременно с приверженностью родному языку и проповедью идеалов советской власти в диаспоре (Капутикян), с морально-этическими поисками «советского интеллигента» и необходимостью защищать национальные права прежде всего через обращение к ужасам Мец Егерна (Паруйр Севак), с реанимацией статуса села, как хранилища подлинной народности по образцу “деревенской прозы” русских писателей (Матевосян), с важностью исторических доказательств, коленопреклоненно представляемых Престолу (Зорий Балаян).
Во многих случаях они были не первыми, но они прочно закрепили эту связь, от которой потом оказалось трудно избавиться. Закрепили связь национализма с совершенно противоположными вещами или же закрепили второстепенное в качестве первостепенного. Винить их за это сложно, поскольку в советское время даже такое многими воспринималось чем-то на грани риска, хотя на самом деле в армянском случае четко входило в рамки дозволенного властью.
Проблема в том, что в 60-70-е годы была создана и растиражирована форма советского армянского квазинационализма – национального по форме социалистического по содержанию и колониального в политическом отношении. А на смену ей в идейном отношении не пришло ничего другого. Позволю себе крамольную мысль, что за вычетом тематики Миацума оставшаяся тематика суверенизации на рубеже 80-90-х очень сильно вдохновлялась и питалась идеологическими процессами в других союзных республиках – в первую очередь в Прибалтике, а также в России, Украине и Грузии.
Если бы не импортированные из традиционного Спюрка работы Нжде, о котором советские армяне практически ничего не знали, армянский национализм в идеологическом отношении возможно так и остался бы на уровне зорийбалаяновского «Очага», ново-огаревского процесса инициированного Горбачевым и некоторых элементов европейского конституционализма. Однако и Нжде, которого можно было интерпретировать по-разному, был истолкован в первую очередь как антилиберальный традиционалист, апеллирующий к войне, «крови и почве». В итоге главный политический элемент в армянском национализме так и не появился – нет программы борьбы за суверенизацию и национализацию государства. Под видом национализма преобладают комфортные дискурсы о сакральности Нагорья, армянской цивилизации, бухгалтерия справок для начальства о правах на территории, в также նամուս, տեսակ, որակ և այլն: Тогда как гражданские движения остаются в русле борьбы за соц справедливость, реформы и права. Что предполагает вообще-то наличие суверенитета иначе говоря наличие внутри страны субъекта власти с правом самостоятельного ведения государственной политики.
