24 мая было 110-летие одного из крупнейших деятелей музыки XX века, советского армянского композитора Арама Хачатуряна. Корр. “НВ” Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН побеседовала с известным историком-музыковедом, журналистом Нами Микоян (на снимке), которая находилась в добрых отношениях с Арамом Ильичом, защитила диссертацию о киномузыке Хачатуряна.
Тогда Арам Ильич написал:
“Дорогая Нами! Очень Вас люблю. После прочтения Вашей диссертации я проникся к вам большим уважением. (Никому не говорите, что я Вас люблю). Спасибо! Арам Хачатурян, 20.10.1974 года”.
Нами Микоян любезно предоставила нашей редакции ранее не публиковавшиеся письма Арама Ильича к ее супругу Василию Кухарскому (замминкультуры СССР). Также предлагаем читателям “НВ” интервью с Нами Микоян и ее воспоминания о маэстро из книги “Своими глазами”.
— Нами, как вы относитесь к тезису, что случайностей не бывает и любые встречи всегда вовремя и к месту — например, ваша встреча с маэстро Хачатуряном?
— Арам Ильич — такая величина, что я не могу рассуждать на эту тему. Это серьезная встреча не только потому, что она подтолкнула меня написать диссертацию о киномузыке, но и потому, что встреча с любым незаурядным человеком нас обогащает. Особенно с таким, как Арам Ильич.
— Что думаете о патриотизме великого композитора?
— Я не могу четко сформулировать это понятие, потому что сама родилась в Грузии и очень люблю Тбилиси, выросла в Армении и люблю эту землю, живу почти 60 лет в Москве и просто не могу не любить российскую столицу. Хачатурян вырос на армянской музыке, песне, но географически был оторван от родины. В конце 30-х годов он вместе с Рубеном Симоновым и Александром Мелик-Пашаевым были приглашены в Ереван на подготовку Первой декады армянского искусства, которая должна была состояться в Москве. Тогда первый секретарь ЦК КП Армении Григорий Арутинов (Арутюнян) предложил Араму Ильичу написать балет “Гаянэ” и подарил ему дом на улице Баграмяна, чтобы он приезжал чаще в Ереван и чувствовал себя здесь как дома. К сожалению, он был перегружен делами. Потом Хачатурян был избран действительным членом Академии наук Арм.ССР. Так постепенно в своей линии жизни он начал себя чувствовать более привязанным к Армении и армянской культуре.
— Ему удавалось соблюдать армянские традиции?
— В гостях у Арама Хачатуряна часто бывали высокопоставленные гости из Армении. И он очень бы хотел соблюдать традиции, но ему не очень повезло с бытом. Весь быт был на нем. Допустим, не было в доме спичек, и он срочно бежал за спичками. Вокруг их семьи крутилась масса приживалок и каких-то людей, которые помогали ему покупать продукты, готовить какую-то еду. Конечно, он был центром семьи, очень хотел соблюдать армянские традиции и уклад, стремился к этому, но это не очень удавалось.
— А каким он был в общении?
— Это был прелестный, удивительно добрый большой ребенок. Очень импозантный, с внешностью не красавца, но очень красивого благородного человека с кучерявыми волосами, огромными глазами. Он любил подчеркнуто одеваться. Как-то мы были вместе с ним на премьере спектакля “Спартак” в Москве. И Арам Ильич, сидя рядом, вдруг спрашивает меня: “А ты заметила, что на мне красный жилет?” Это было как-то по-детски мило. Арам Ильич был очень общительным, доброжелательным. Как-то мне заказали статью о киномузыке. Я пришла к Хачатуряну с этим вопросом. И Арам Ильич сказал: “Как хорошо! Еще никто не писал о моей киномузыке!” В итоге была написана не только статья, но и диссертация. Он не был тщеславным, но любил быть заметным, и в этом стремлении было столько детского. Удивительно, но, несмотря на славу, Арам Ильич был очень одиноким человеком.
— Что вы вынесли из этого общения?
— Конечно, доброжелательность. Это свойство характерно большим, очень талантливым людям. Талантливый от Бога человек открыт, он обращается в своем творчестве к людям — отсюда у него и доброе отношение к ним. Я люблю Арама Ильича за его открытость. Он мог сказать что-то неожиданное, то, что не всем нравилось, но это не играло роли, потому что это было не со зла, а по какой-то наивности.
ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ “СВОИМИ ГЛАЗАМИ”
...Живой, эмоциональный, активный, неравнодушный — таким он был в нашей жизни и, казалось, он всегда будет в ней так же, как и она ощущается постоянной, пока мы в ней. Хачатурян отличался и внешне — выше среднего роста, с крупными выразительными чертами лица, густой копной вьющихся волос, с выражением удивления в больших красивых глазах.
Впервые я увидела Арама Ильича в Ереване в конце войны. Он приезжал с Ниной Владимировной и сыном Рэником. Всей семьей они были в доме моих родственников - тот теплый день никогда не исчезнет из памяти. Милая, изящная Нина Владимировна с живой грацией и девичьей непосредственностью плавно станцевала несколько па армянского народного танца. Маленький Рэник возился с миниатюрной моделью пушки. Юношески горячо говорил Арам Ильич о своих творческих планах, встретив в лице моего дяди внимательного собеседника и почитателя его таланта. Позже, уже когда моих родных не стало, Арам Ильич продиктовал на пленку воспоминания о дяде и о том вечере в частности. Но это потом. А тогда были молодость, прекрасные планы, силы, талант, вдохновение и возможность осуществления всех творческих замыслов. Результатом того разговора стало решение правительства Армении дать возможность Араму Ильичу работать в Армении, ему был построен и подарен небольшой особняк с садом, где он мог жить, работать, приезжать сюда в любое время и чувствовать себя в Армении дома. Сейчас там музей Хачатуряна.
Часто бывала в квартире Арама Ильича на Миусской, когда писала о его музыке в кино. Обычно он ждал меня утром. Арам Ильич был хлопотливым и гостеприимным хозяином. Это было и кавказской чертой, и, к сожалению, необходимостью. Нина Владимировна жила этажом выше со своими родственниками. Спускалась к завтраку волнующе-рассеянная, отрешенная от быта. Араму Ильичу обычно помогали с покупками продуктов поклонники его творчества, но все хозяйственные вопросы были на нем и тогда, и позже, когда они переехали на улицу Огарева.
Входная дверь в новую квартиру Арама Ильича была дубовая, массивная, с медной ручкой. В квартире — ковры, много полированного дерева. Холл, столовая-гостиная с раздвижной деревянной стеной в рабочий кабинет хозяина, где стояли рояль, конторка, диван, низкий столик. Стенной шкаф занимал всю стену напротив окна, за стеклами шкафа — масса фотографий: Арам Ильич с женой и Папа Римский, Арам Ильич с женой и Чарли Чаплин, Арам Ильич с женой и другие знаменитости. Из холла вела дверь направо в комнату их сына Рэника (Карэна), а налево — внутренний коридор, куда выходили спальня Арама Ильича и Нины Владимировны, ее рабочий кабинет, ванная комната, хозяйственная комната перед кухней, кухня и кладовая. В стеклянной горке в столовой, на столиках, шкафчиках много подарков из разных стран. Помню, как однажды, когда Арам Ильич только вселился в квартиру дома Союза композиторов, он вошел с овальным предметом в руках (я ждала его, так как писала в то время диссертацию о его киномузыке) и спросил: “Угадай, что это?” — “Зеркало?” — “Нет, прекрасная черная доска для унитаза” — он искренне радовался каждой мелочи.
Помню его шестидесятилетие. Пришла утром к нему вместе со своей пятилетней дочкой. В подарок принесла красивый старинный стеклянный кубок для вина. Дома были он, жена и дочь от первого брака Нунэ. В столовой на отдельном столике стоял огромный шоколадный торт, его прислала певица Кнарик Григорян. Нина Владимировна беспомощно обратилась в никуда: “Нарежьте кто-нибудь торт”. Он так и остался нетронутым. Потом повела мою дочь в свою комнату, показала коллекцию кукол и предупредила: “Только не трогай”. Уходя, моя маленькая дочурка сказала: “Какая странная семья”. Через несколько дней я встретила Арама Ильича, он обиженно спросил: “Почему ты меня не поздравила?” — “Как? — удивилась я. — Вам не понравился бокал?” — “Он прекрасный, но не было телеграммы, и в истории твоего поздравления не останется”. Таких милых встреч было много.
Пришла к нему в больницу. Говорим о жене. Он ее ждал. “Нина, конечно, опаздывает. Она много пишет, печатает, слушает сама. Это очень важно — не потеряться. Ведь моей женой быть не просто. Вы неправильно живете. Быт не должен так заедать. Надо временами уезжать на несколько дней из дому. Муж должен ревновать слегка, знать, что у жены своя жизнь. И дети должны все понимать. А то, что ваш сын увлечен рок-музыкой, это хорошо, главное — сильное увлечение, фанатичное. Тогда человек всегда выберется”.
В это время пришел к нему корреспондент за интервью. Арам Ильич сразу вошел в роль. Распорядился, где поставить диктофон, как кому сесть, вызвал звонком медсестру, сказал, чтобы принесли чай, уточнил, сколько сахара, сколько лимона и чтоб без косточек, затем потребовал два термометра под обе руки (может быть разница) и приготовился говорить.
В больнице я делала записи бесед с ним. Он рассказывал с болью о постановлении 1948 года, когда его обвиняли в формализме и освободили от обязанностей секретаря Союза композиторов СССР. “Какой же я формалист, оторванный от народной музыки? Недавно был в Армении, в Горисе, пели мою песню из фильма “Пэпо”. Подхожу, спрашиваю: “Что вы поете?” Говорят: “А это народная песня, у нее нет автора”.
В больнице лечился и композитор Дмитрий Кабалевский. Арам Ильич радовался этому: “Живем в одном доме, а встречаемся очень редко, недосуг, здесь у нас радость общения, хотя и споры иногда, но в то же время беседы — “подмосковные вечера”.
Также говорит о Кабалевском: “Какой-то он очень правильный. Я его спрашиваю: скажи, у тебя есть недостатки? А он отвечает: “Да, я люблю женщин”. Понимаете, он говорит: вот Икар летел к Солнцу, крылья обгорели, но зато стремление какое — к Солнцу! Так он во всем очень “правильный”. Он не против додекафонизма и других направлений, он просто именно так мыслит, и музыка его, к сожалению, неинтересна, хотя он прекрасный теоретик, лектор, публицист, он как Борис Асафьев, который великолепно анализировал творчество разных композиторов, а сам писал “Бахчисарайский фонтан””.
Будапешт. 1968 год. Премьера “Спартака” в постановке Ласло Шереди. С утра Арам Ильич волнуется, спрашивает о каких-то мелочах, нервничает, тут же говорит о заказанных дубленках для домашних, потом искренне признается: “Все балетмейстер напортил, снял “Реквием” в конце балета, здесь гибель Спартака предрешена, восстание гладиаторов заранее обречено на провал, меня привлекла в истории Спартака именно героика, его высокий дух, романтизм. Это не мой замысел. На премьеру я, конечно, пойду, но кланяться не выйду “. И вот вечер. Нарядный зал Будапештского оперного театра, сверкающие люстры, элегантная публика, особая атмосфера предвкушения театральной премьеры. Мы сидели с Арамом Хачатуряном в центральной ложе напротив сцены (я как корреспондент ТАСС). Начинается балет. Фригия — балерина Жужа Кун — великолепна. К концу первого действия ясно, что успех безусловен, буря аплодисментов, все встали, многие плачут, вызывают автора. Арам Ильич, возбужденный, растроганный, по-детски счастливый, вышел на сцену кланяться.
На I Международном московском кинофестивале в числе гостей был известный американский режиссер и продюсер Рубен Мамулян, в 30-е годы поставивший в кино знаменитый мюзикл “Оклахома”.
Арам Ильич решил пригласить его на дачу. Ожидая приезда гостя, он сказал: “Его у нас долго не упоминали — что-то он не так сказал. Нельзя так с большим художником”. Дача Арама Ильича — двухэтажная деревянная постройка в поселке Снегири. Обычная подмосковная дача 30-х годов.
Подъехала машина, вышел Мамулян (кстати, по-русски он говорил хорошо, так как был уроженцем Тифлиса, в детстве уехал с матерью в Париж — она, кажется, была ученицей Айседоры Дункан). Арам Ильич говорит: “Я хотел, чтобы вы посмотрели мою виллу”. Мамулян, оглядевшись, лукаво улыбнулся.
В конце 60-х или начале 70-х годов в Москву по приглашению Союза писателей приезжал Артур Миллер со своей второй женой — первой была знаменитая Мэрилин Монро.
Инга Миллер, фотограф по профессии, делала книгу — фотоальбом с подписями Артура Миллера. Хачатурян был в ее списке. Арам Ильич болел, лежал, но быть представленным в альбоме очень хотел. Он поручил кому-то купить разные фрукты, напитки. Стол был красиво накрыт. Сам он в нарядном халате ждал в кресле гостью. Звонок в дверь. Вошли, как влетели, две женщины в дубленках (одна — Тамара Мамева, сотрудница Союза обществ дружбы с зарубежными странами (СОД)). Инга Миллер быстро пощелкала аппаратом со всех сторон и исчезла также стремительно и молча.
Он очень переживал, что статьи, которые диктовал для журнала “Советская музыка”, так редактировали, что не оставалось его манеры говорить, особенностей лексики, хода мысли. “Они делают нас всех одинаковыми — будет ли это Шостакович, Кабалевский или я, — все говорим, как редактор этого журнала”.
В личном письме, которое хранится у нас дома, у Арама Ильича вырвались такие слова: “Я живу под фарами прожекторов, но я очень одинок”.
Смерть Арама Хачатуряна застала меня в Ереване. Был май 1978 года. Он завещал похоронить себя в Армении. Я присутствовала на трехчасовых переговорах руководства Армении с Москвой. “Хоронить в Москве” - решение Хренникова. “Хоронить в Ереване” — позиция Армении (и завещание композитора). Звонки по телефону каждые 15-20 минут, советовались по инстанциям. Наконец “доложили” Суслову, Косыгину. Окончательное решение: “В Армении”.
Лил сильный дождь. Поздний вечер. В аэропорту деревянные подмостки, на которых стоит Армянская государственная капелла под управлением народного артиста СССР Чекиджяна. Самолет с гробом приземлился. Под страшным ливнем звучит пение хора. Картина греческой трагедии. Гроб с телом ставят в фойе оперного театра. На другой день толпы со всей Армении пришли прощаться со своим великим сыном. Главный проспект был усыпан ковром цветов — последний путь Композитора. Звучала его музыка. Он лежит рядом с Комитасом, Уильямом Сарояном, Мартиросом Сарьяном...
ИЗ ПИСЕМ АРАМА ХАЧАТУРЯНА ВАСИЛИЮ КУХАРСКОМУ
Дорогой Вася!
Ищу тебя по всей Москве. Наконец нашел! Сообщаю и прошу: Сегодня, 14 января, Ростропович в Большом зале исполняет: I отд. — Чайковский, Глазунов; II отд. — Мясковский, Хачатурян. Я хочу, чтобы ты послушал бы мою новую работу — Концерт-Рапсодию для виолончели с оркестром. Сочинение большое и принципиально новое, хронометраж — 25 мин. Меня играют в конце. В директорскую ложу не садись. Садись в партер. После концерта прошу сразу ко мне сделать остановку.
Обнимаю тебя,
Арам Хачатурян, 14.01.1964
Записку принесет мой сын Карэн. Прошу через него ответа — Да или Нет!
* * *
Дорогой Вася!
Я знаю, что сегодня тебя чествуют у нас в Союзе композиторов. Я хочу тебя поздравить письмом. О том, что я желаю тебе здоровья, счастья и успехов в делах — ты должен не сомневаться. Но я хочу воспользоваться случаем и объясниться тебе в любви.
За последние годы ты проявил ко мне много ласки, внимания и, я бы сказал, нежности. Я ценю это твое отношение к себе беспредельно.
Сейчас вокруг очень много сухости и “деловитости” — поэтому твой, пускай редкий, но удивительно заботливый разговор со мной меня радует. Я, с одной стороны, живу под светом многочисленных фар, а с другой — я одинок. Поэтому еще раз повторяю, что безгранично ценю тебя и твое теплое человеческое отношение ко мне. Мне иногда кажется, что ты со мной говоришь как с ребенком, и это мне нравится.
Дорогой друг! Пусть у тебя будет все хорошо. Береги себя, у тебя трудная работа, работа, которая съедает лейкоциты. Мечтаю о встрече с тобой и с Нами (без гостей)и это я осуществлю. Всего самого наилучшего.
Любящий тебя, Арам Хачатурян.
* * *
Дорогой Вася!
Очень был рад получить от тебя поздравления и добрые пожелания в связи с праздником Великого Октября. Это первое письмо за все наше с тобой знакомство и дружбу. Мне приятно, что наша дружба незыблема и стабильна. Я хочу сказать, что взаимная симпатия и интерес друг к другу не покидают нас. Правда, ты записал меня в старики и хочешь, чтобы я сидел бы все время дома и думал бы о здоровье. Даже на этой почве поругиваешь меня. Но, я думаю, это опять же от же симпатии и заботы обо мне, и забота о том, чтобы я больше писал бы.
Мне очень грустно. Меня начинают забывать. Историю в партийной организации союза... не могу забыть. В самые тяжелые минуты в больнице в Женеве, все время вспоминаю об этом. В союзе не бываю, на партийные собрания пока не хожу. Болен. Что будет дальше, не знаю. Не могу видеть своих товарищей, которые так запросто продали меня.
Прекращаю говорить об этом моем горе, иначе не смогу остановиться и опять не усну.
Дорогой мой друг! Как бы я хотел бы тебя видеть. И почему мы видимся всегда на людях и мало вне шумливой обстановки.
Примите мой привет и самые нежные чувства.
Твой Арам Хачатурян,
14.10.1965, Москва
* * *
Дорогой Вася!
Я приехал 4 мая в Москву из Берлина и застал у себя дома на столе среди многих стандартных поздравлений твое милое и теплое поздравление с первым мая.
Не скрою, меня очень обрадовало твое послание, и я снова подумал о тебе. Какой бы пост ты ни занимал бы, ты всегда оставался для меня Васей, другом, человеком и личностью, с которым у меня многогранное, разное и легкое общение. Вот — легкое общение — это очень важно! Я не умею общаться с людьми, которые занимают высокое государственное или партийное положение. У меня не мало случаев, когда я находился в простых, легких дружеских отношениях, а после повышения человека я замыкался перед ним. Меня это свойство всегда мучило и я презирал себя за это. А с тобой мне легко и одинаково всегда. За это я тебя очень люблю и высоко ценю. Потом, мне кажется, что сейчас, когда забывают стариков, ты всегда помнишь меня и не теряешь сознание того, что “ведь Арам тоже что-то сделал для советского искусства”. Я об этом пишу, потому что я везде, и в особенности в Союзе композиторов чувствую себя неуверенно, и еще все больше и больше чувствую, что я армянин, а не советский композитор, живущий и работающий на пользу культуры Московской области, в Москве полвека. Пишу тебе об этом откровенно, потому что общаюсь с тобой легко и просто... Очень жалею, что мы все живем такой напряженной и уплотненной жизнью, что не имеем возможности “делать остановки” хотя бы один раз в месяц.
Дорогой мой друг! Прими мое запоздалое первомайское поздравление и пусть будешь ты всегда здоровым. А успехи будут всегда сопутствовать тебе, потому что ты честный, искренний и полностью отдающий себя труженик.
Если у тебя будет случай, пожалуйста, передай нашей любимой невестке Нами сердечный привет и нежный поцелуй.
Нежно обнимаю тебя,
любящий Арам Хачатурян
7 мая 1970 г. Москва
