Журналист Эйнулла ФАТУЛЛАЕВ совершенно не вписывается в азербайджанские реалии, не поддается зомбированию, более того, он выступает против власти, которая пичкает народ дезинформацией относительно истории Карабаха и карабахских событий. Эйнулла пытается сам во всем разобраться, не поддаваясь чьему-либо влиянию. Поэтому в Азербайджане он больше времени проводит за решеткой, чем на свободе.
Он родился в 1976 году в Баку. Окончил Институт социального управления и политологии, а также магистратуру Академии Управления при президенте Азербайджана. Руководил первой независимой Организацией социал-демократической молодежи Азербайджана. Был советником министра труда и социальной защиты, однако в 1999 году публично осудил коррупцию в высших эшелонах власти и ушел в отставку. Активно занялся публицистической и журналистской деятельностью. В 2000 году был призван на военную службу и до июля 2001 года командовал мотострелковым взводом на прифронтовой зоне в Агдеринском районе. Потом вернулся в журналистику и работал в одной из ведущих оппозиционных газет “Миллетин Сеси”.
В сентябре 2001 года против Э.Фатуллаева было возбуждено уголовное дело и он вынужден был эмигрировать. После акта о помиловании, изданного под давлением Совета Европы, Э.Фатуллаев вернулся и вместе с Эльмаром Гусейновым в 2002 году восстановил деятельность журнала “Монитор”. Вплоть до убийства главного редактора “Монитора” Эльмара Гусейнова являлся одним из его авторов. Редактор и учредитель независимых изданий “Реальный Азербайджан”. В апреле 2007 года за написанный в 2005 году “Карабахский дневник” (в частности за “оскорбление жителей Ходжалы”) он был приговорен к 2,5 годам лишения свободы, затем ему предъявили новые обвинения и в итоге дали 8,5 лет. Страсбургский суд признал незаконными судебные решения. 29 декабря 2009 года в колонии, где содержался Эйнулла Фатуллаев, была проведена проверка, и в одежде и обуви заключенного были “найдены” наркотики — героин общей массой в 0,22 грамма. Ему было предъявлено обвинение по статье “Незаконное хранение наркотиков”. В мае 2011-го под давлением Совета Европы Э.Фатуллаев был помилован президентом И.Алиевым в числе других политзаключенных.
Предлагаем читателям “НВ” “Карабахский дневник” Эйнуллы Фатуллаева. “Дневник” — красноречивое доказательство мужества и профессиональной честности азербайджанского журналиста.
Уже в Бакинском аэропорту меня сильно удивила реакция азербайджанского полицейского, который почему-то решил заглянуть в мой авиабилет. Мой перелет в Ереван буквально застиг его врасплох: “Как? Неужели? В самом деле? А государство разрешает?” Узнав, что я не занимаюсь торговлей бензином с Ереваном, усатый и обрюзглый полицейский быстро сменил маску на лице и с едва заметным карабахским акцентом, с умилением на лице сказал: “Хоть бы они вернули наш Физулинский район!” Да, карабахский беженец, удобно устроившийся в аэропорту имени Гейдара Алиева, мечтает о благосклонности армян, он уповает на милостыню... “Как же после этого мы можем мечтать о возвращении Карабаха?” — с этой грустной мыслью я прошел азербайджанский пограничный контроль и направился в Карабах.
Так уж распорядилась судьба, что, направляясь в Карабах, мы обязаны преодолевать границы... И не только межгосударственные, но и человеческие.
За все время моего пребывания в Карабахе я стал невольным свидетелем той глубокой пропасти, которая разделила наши народы. В каждом общении, беседе, мысли чувствовалась непреодолимая несовместимость.
Они отдают себе отчет в том, что они победили в этой войне. А нам столь тяжело признаться самим себе в собственном бессилии и общенациональном поражении.
“Жаль, что ты не приехал сюда летом” — сказала Карина, с которой мы познакомились во время семинара журналистов в Сочи в недалеком 2002 году. “Я знаю, что ты впервые в Карабахе, и ты не знаешь, как здесь прекрасно летом. Ты бы понял, ЧТО ВЫ ПОТЕРЯЛИ!”
Последние слова Карины, с которыми она встретила меня на карабахской земле, сильно задели меня. Нет, она сказала правду. Просто эта правда показалась мне очень жестокой.
ПАДЕНИЕ МИФОВ
Уже с первого дня моего пребывания в Карабахе я осознал весь масштаб дезинформации, которой напичкана наша пресса и которая поспособствовала формированию стереотипного мышления наших людей. Не скрою, я тоже был подвержен этим стереотипам и как удивительно было наблюдать за самим собой, точнее — как на моих глазах рушились придуманные нашими журналистами мифы. Я чувствовал со слов окружавших меня армян их убежденность в необходимости взаимных компромиссов, низкую вероятность реанимации Тер-Петросяна, примерно одинаковый уровень жизни ереванцев и бакинцев, активные попытки карабахцев построить мосты доверия с официальным Баку. Странно, но в родном городе я читал и слышал совершенно обратное.
Поверьте, ереванцы погибают с голода не больше чем бакинцы, и жизнь в Ереване мне представилась не в столь мрачных окрасках. Впрочем, в Ереване отсутствует та двадцатитысячная бакинская элита, прикрепленная к нефтеигле. Но Бог обделил армян нефтью. Так что таланты нации тут вовсе ни при чем.
Кроме падения мифов, в первые дни моего пребывания в Армении, когда я отправился на автомобиле из Еревана в Карабах, меня сильно заинтересовали места, где несколько десятилетий тому назад компактно проживали азербайджанцы. Проезжая вдоль Масиса, Веди и легендарного Сисиана, окруженного снежными холмами, я не мог поразиться ужасающим природным и бытовым условиям, в которых проживали “безземельцы” в течение многих десятилетий.
Мое внимание привлекло и то, что в отличие от провинций нефтяного Азербайджана в горных и скалистых селениях Армении создана новая инфраструктура, а перебои со светом и газом вспоминают, как страшный сон времен Теровской (так здесь называют Левона Тер-Петросяна) эпохи.
Останавливаемся в одном из селений Сисианского района. Вдоль автомобильной террасы многие жительницы сел торгуют продовольствием. Подойдя к одной старушке по имени Айреник, я попытался застать ее врасплох своим появлением из вражеской страны.
— Бабушка, я из Азербайджана!
— Правда? Вы первый азербайджанец, которого я вижу за последние десять лет. Что-то хотите купить?
Вот и все. Меня поразила реакция армянки, которая с таким хладнокровным спокойствием встретила первого встречного из вроде бы вражеской страны. Никаких вопросов о Карабахе, национальных чувствах. Никакой патетики. Что-то хотите купить? Я подумал, что, возможно, это приятная случайность, и при следующих встречах меня не будут шокировать таким хладнокровием. Нет, я ошибался. Всюду, и в армянских, и в карабахских селениях, я не замечал негативных эмоций на лицах у людей. Старые бакинцы, встречавшие меня в Армении и Карабахе, не могли скрыть своих ностальгических чувств, а остальные в худшем случае демонстрировали спокойное равнодушие. Война для многих из них осталась в прошлом, ибо в отличие от нас они не терзают свою душу горькими чувствами потери родной земли.
ВСТРЕЧА С ЛАЧИНОМ
Я почувствовал первую и самую глубокую боль при встрече с Лачином. Из армянского Гориса в этот оккупированный азербайджанский район следует новая автодорога, построенная на деньги армянской диаспоры. Проезжая по этой дороге, я невольно вспомнил свои мучительные ощущения, которые возникают у меня при виде наших разрушенных дорог в провинции.
Лачин... Он совсем не пострадал в результате боев. Поскольку здесь боев как таковых и не было. Лачинцы без единого выстрела сдали свои районы. Первая встреча с этим райским земным уголком помогла осознать и ощутить всю горечь нашей общенациональной трагедии! Ведь природные условия этого края позволили бы нам в течение долгих лет вести партизанскую войну, годами обороняя каждое горное и неприступное село. Однако, оставляя на радость врагу этот район, жители Лачина не только не оказали даже видимого сопротивления, но и сдали свою землю с готовой инфраструктурой, домами, школами... Словом, преподнесли Лачин как жертву на алтарь армянской церкви. Кстати, в каждом селении Лачина и даже в самом малочисленном селение Забух на деньги диаспоры строятся григорианские соборы. И Лачин уже здесь называют Бердзором, а сам район — Кашатагом. Грусть, боль и обида — сопутствовали мне во время поездки в Лачин.
Я подъехал к знаменитому лачинскому перекрестку, где со слезами на глазах готовил свои последние репортажи Чингиз Мустафаев. В центре района уже построены новые магазины, забегаловки и даже установлен пост степанакертского ГАИ. Кстати, здесь нашли уют в основном беженцы из Баку, Кировабада, Мардакерта и, конечно же, Армении. Я зашел в первый же магазин, где попытался завести беседу с людьми.
— Вы из Баку? А я из Кировабада. Меня зовут Лева Балатаев, до войны работал в МВД. Трудно нам здесь адаптироваться. А по ночам во сне вижу свой город, дом, в котором родился. Как же я хочу вернуться! Да будут прокляты те, кто начал эту войну...
“А я из Узбекистана. Из Ташкента”, — представилась Бела Ардиянц, которая, потеряв свой очаг, узнала о государственной программе по заселению Лачина и попросила разрешить ей поселиться в одном из оккупированных районов. Погуляв по Карабаху, она решила выбрать Лачин — ее привлекли и климат, и отношение людей. Но, по ее словам, социальное положение жителей оставляет желать лучшего. Люди здесь бедствуют. “Нет денег, приходят, забирают продукты и потом выплачивают месяцами”, — стала жаловаться продавщица Кнарик Григорян, которая родом из Ханларского района.
Не только бедность населения, но и построенные две школы, детский сад, поликлиника привлекли мое внимание. Кстати, в этот же день в Лачине молодежь отмечала Тырындез (церковный праздник влюбленных) — всюду зажигались костры, отовсюду раздавались смех и радостные крики. Только я чувствовал непреодолимую грусть в этой среде. Оказалось, что недавно созданный в Лачине молодежный центр дашнаков был организатором этого празднества, и окружавшие меня юноши и девушки — Аревик и Вартан из Еревана, Эдита из Гориса, Нарик из Гюмри — дети переселенцев, обосновавшихся в Лачине.
Они долго не могли поверить, что я из Азербайджана. “Учителя нам говорят, что Лачин — это древняя армянская земля. Здесь жили не азербайджанцы, а курды. А азербайджанцы — это наши враги”, — откровенно признался Вартан. “И мы никогда не отдадим эту землю вам”, — добавила Аревик.
А заявление Эдиты о том, что если азербайджанцы осмелятся переступить порог Лачина, то все они будут уничтожены, встретил мой вопрос: “Ты очень юная. И ты думаешь, что убить человека так легко?” Юная дашначка поразила меня своим ответом: “Человека убить сложно, но врага убивать легко”.
Беседа с юными дашнаками еще более усилила мое эмоциональное восприятие. Вот что сделала война с нашими народами. А ведь подобные призывы раздаются из уст людей, которые только начинают свою жизнь. Что же нам сулит будущее?
С думами о будущем я попытался найти ответы в прошлом, и, медленно спускаясь вниз по городу, наткнулся на кладбище. “Это азербайджанское кладбище. И его не тронули. А ваши газеты утверждают, что все могилы разрушены”. Я был несколько удивлен, поскольку могилы азербайджанцев действительно были нетронуты.
НА ПУТИ К ШУШЕ
На пути из Лачина в Шушу вместо азербайджанских селений, к названиям которых мы так привязались на протяжении десятилетий, встречались мало известные вывески. “Что такое Бердадзор?” — спрашиваю у Карена, сотрудника степанакертской милиции, сопровождавшего меня за все время моего пребывания в Карабахе. “Это бывший Гарагышлаг”, — уверенно отвечает Карен. Власти Нагорного Карабаха изменили названия подавляющего количества сел Карабаха. И в этом ряду Шуша не является исключением.
За все время моего пребывания я упорно пытался найти ответ на вопрос: почему армянам было так необходимо внести изменение в окончание названия азербайджанского форпоста в Карабахе? Почему?
Тщетно. Каждый житель Карабаха пытался объяснить мне исключительное право армян на Шушу и обосновать глупое решение об изменении названия города, который сейчас называется Шуши. Подъезжая к колыбели азербайджанской культуры (к сожалению, даже Эйнулла Фатуллаев не знает, что Шуши был одним из центров армянской культуры, причем число очагов армянской культуры многократно превышало число азербайджанских. — “НВ”), мы остановились на дороге у въезда в город, где зимой ненастного 1992 года была расположена наша артиллерия.
“Вот отсюда каждый день ваши в течение 40 минут обстреливали Степанакерт”, — признавались новые шушинцы. До оккупации я никогда не был в Шуше, но этот город я представлял совершенно по-другому. Я встретил полуразрушенный и едва заселенный город, называемый Шуши. По словам первых жителей, которых я встретил, в этом городе проживает около 3,5 тысяч армян — в основном беженцы из Баку, Гянджи, Мингячевира. Ко мне подходит старичок, все еще не привыкший к бархатной шушинской зиме. Генрих Акопян покинул Баку в далеком 88-м году. И все еще мечтает о возвращении на Родину.
“Сынок, как нам тяжело здесь жить, поскорее бы уехать отсюда”, — с горечью признает бывший бакинец.
Оставив старика, я буквально помчался к газетному киоску. Интересно, что же читают новые шушинцы?
“Какие газеты, люди на хлеб не находят денег”, — признает продавщица, уроженка Баку.
Узнав, что я из Баку, она не смогла скрыть своего изумления: “То-то, вижу, родное лицо. Поймите, мы никогда не любили ереванских и не смогли ужиться с ними. Я работала на Володарской фабрике. Каков сейчас Баку?” Она безостановочно задавала мне вопросы о Баку, пытаясь удивить меня беззаветной любовью к бакинцам. Как ни странно, но Шушу в основном заселили бакинские армяне, и в целом город сохранил свой традиционно интеллигентный состав населения. Всюду в Шуше я встречал тепло и ностальгию бакинцев по старому Баку.
— Меня можешь просто называть Саро. Я — разинский, с этого началось наше знакомство с главным общественным деятелем Шуши Сарасором Сармяном. Он стал живо и красноречиво рассказывать различные истории, хвалить и упрекать своих друзей, которых оставил в Баку.
Саро так влюблено и красиво описывал Баку тридцатилетней давности, что мне хотелось все слушать и слушать его. “Почему с нами так поступили? У меня нет никаких претензий к бакинцам, которые спасли мою жизнь во время погромов. Я понимаю, что и они стали жертвой политики еразов”. Меня поражала глубокая осведомленность карабахцев о тонкостях трайбовой сегрегации в Азербайджане, они, словно цепляясь за соломинку, пытаются найти в каждой информации что-либо о Баку и Азербайджане.
В Шуше отреставрированы армянские церкви, но наряду с этим начались и ремонтные работы в шушинской медресе. Армянская власть города планирует преобразовать медресе в концертный зал города.
Нижняя часть Шуши полностью разрушена и уничтожена (напомним, что армянские кварталы города были полностью разрушены турками в марте 1918 года. — “НВ”), там практически никто не проживает. А чуть выше началось строительство финских домов, что вызвало возмущение многих жителей города, выступивших против нарушения архитектурной гармонии города.
А при выходе из города совсем недавно сдана в эксплуатацию частная гостиница, построенная в евростиле. Да, город постепенно обретает новое лицо. Удивительно, но шушинцы не испытывают проблем со светом, и в городе уже действуют два интернет-клуба, три средние школы (это на три-то с половиной тысячи жителей), достраиваются кэмпы в Верхней Шуше, которые в конце 80-х годов строились для беженцев из Армении. Как известно, в тот период безземельцы предпочли Шуше Баку, и в этих недостроенных кэмпах скоро начнут свою новую жизнь бакинские армяне.
Архитектурный памятник истории Шуши — здание царской семинарии для благородных девиц выстоял за годы войны, и сейчас в нем расположился ансамбль народного творчества, руководимый беженкой из Мингячевира Джулией. На мой вопрос “как вам здесь живется”, все буквально хором ответили: “Разве это можно назвать жизнью? Мы не живем, мы существуем!” Вдруг рядом раздалась азербайджанская речь. Бывшая бакинка Света:
— Гагашым, неджесен? Как я скучаю по Баку... Мы так и не ужились с ереванцами, поэтому нашли пристанище в Шуше... Здесь держали азербайджанского военнопленного по имени Ровшан. Бакинец, он так хорошо пел, мы кормили его каждый день...”
Трудно выразить свои чувства, но от этих людей исходило тепло и непреодолимое желание вернуться в Баку. Хотя каждый из них не может представить — как после всего случившегося народы смогут примириться и жить вместе?
ГОРОД, КОТОРОГО НЕТ
...По дороге из Аскерана в Агдам вдоль трассы расположено огромное и древнее азербайджанское кладбище. Я захотел войти, но местные люди предостерегли меня: “Здесь еще очень много мин. Ежегодно сюда приезжают сотрудники различных агентств по разминированию и создают видимость работы. На самом деле здесь еще очень много мин”.
Не доезжая до Агдама, слева под холмом горы расположено известное село Храморт, которое во время войны являлось главным яблоком раздора на этом фронте. Раз десять Храморт переходил из рук в руки. Поэтому село практически уничтожено и сейчас заново восстанавливается.
В селе я встретил всего несколько человек. И одним из первых, кто согласился ответить на мои вопросы, стал бывший житель села Арам, совсем недавно вернувшийся с заработков с Украины. Арам ненавидит войну, и именно поэтому он одним из первых покинул Карабах в начале 90-х годов. Он мечтает о тех временах, когда армяне и азербайджанцы жили по соседству и вели мирную жизнь...
Спускаясь по гористой тропинке в сторону центральной автотрассы, я подошел к старушке, которая уже 87 лет живет в этой деревне. Узнав, что я азербайджанец, она улыбнулась, но внезапно на ее лице появилась ненависть, она повернулась и отошла от нас. Арам тихо произнес: “В 1992 году, когда ваши взяли это село, она потеряла всю свою семью”.
Мы направлялись в Агдам — цитадель азербайджанского сопротивления в Карабахе. Армяне намеренно превратили этот город в руины. Я попытался найти хотя бы один, не пострадавший от варварского налета, дом. Тщетно. Город сравняли с землей, и многие в Карабахе объясняют это варварство глубоким презрением к агдамцам. После оккупации Шуши Агдам был вторым плацдармом азербайджанской артиллерии, откуда велся беспрерывный обстрел в направлении Аскерана и Степанакерта. Армяне мечтали о возмездии, которое через несколько лет свершилось. Оккупационные войска не тронули только мечеть.
И это было особым приказом карабахского военного командования. Но мечеть сегодня превратилась в символическое место дембелей войсковых частей, расположенных в Агдаме. Все стены дома Аллаха расписаны дембелями. “Механик. 1995 г.”, “Карен 2000”, “Артур Гукасян 2004 г.”. Эти росчерки дембелей, безусловно, ложатся пятном на честь агдамцев и всего азербайджанского народа. В то время, как агдамцы торгуют на бакинских рынках и воздвигают себе виллы в Хырдалане, армянские солдаты сравняли с лицом земли их город и оскверняют их памятники культуры.
СКОТ УСПЕЛИ ВЫВЕСТИ, А ЛЮДЕЙ НЕТ
Увидев Ходжалы, я не смог скрыть своего изумления. Уничтоженный дотла этот азербайджанский поселок полностью восстановлен и преобразован в город Ивановку в честь армянского генерала, принимавшего активное участие в оккупации Ходжалы. Ходжалинская трагедия, глубокие раны в нашей душе, нанесенные армянским экспансионизмом на этой многострадальной азербайджанской земле, проходили красной нитью во время всех моих встреч в Аскеране. Как же так? Неужели у этих людей не осталось ничего человеческого? Но справедливости ради признаю, что как-то несколько лет тому назад я встретился с ходжалинскими беженцами, временно проживающими в Нафаталане, которые открыто признались мне, что накануне широкомасштабного наступления российско-армянского контингента войск на Ходжалы город находился в кольцевом окружении. И еще за несколько дней до наступления армяне непрерывно по громкоговорителям предупреждали население о планируемой операции, предлагали гражданскому населению покинуть поселок и выйти из окружения через гуманитарный коридор, вдоль реки Кар-Кар. По словам самих ходжалинцев, они воспользовались этим коридором, и действительно, находящиеся за коридором армянские солдаты не открыли по ним огонь. Некоторые солдаты из батальонов НФА почему-то вывели часть ходжалинцев к селу Нахичеваник, который в тот период находился под контролем аскеранского батальона армян. А остальная часть была накрыта у подножья Агдамского района артиллерийским залпом.
Находясь в Аскеране, я выслушал заместителя главы администрации Аскерана Славика Арушаняна и сравнил его воспоминания со словами ходжалинцев, которые подверглись обстрелу с азербайджанской стороны.
Я попросил С.Арушаняна помочь мне указать тот коридор, откуда выходили ходжалинцы. Ознакомившись с географией местности, с полной убежденностью могу сказать, что домыслы об отсутствии армянского коридора лишены оснований. Коридор действительно был, иначе полностью окруженные и изолированные от внешнего мира ходжалинцы никак не смогли бы прорвать кольца и выйти из окружения. Но, преодолев местность за рекой Кар-Кар, вереница беженцев разделилась и почему-то часть ходжалинцев направилась в сторону Нахичеваника. Похоже, что батальоны НФА стремились не к освобождению ходжалинцев, а к большей крови на пути к свержению Муталибова.
По словам С.Арушаняна: “За несколько дней до наступления ваш тогдашний президент Муталибов позвонил в Степанакерт и обратился с просьбой к Мкртчяну, нашему бывшему президенту. Он попросил обеспечить условия для того, чтобы люди смогли покинуть блокадный Ходжалы. В ответ Мкртчян спросил Муталибова — почему вас не интересует судьба ваших людей? На присланные из Баку вертолеты почему-то помещают не людей, а скот!”
Да, скот успели вывести, а людей нет. Таковы печальные воспоминания о первой карабахской войне.
Я спросил у аскеранцев: “В Карабахе мне рассказали, что здесь живут азербайджанцы. Правда ли это”? “Мы можем прямо сейчас направиться к ним в гости”, — удивил меня С.Арушанян.
И действительно, в самом центре Аскерана живет азербайджанец по имени Тофик Алиев. Самое интересное — узнав, что я из Баку, он нисколько не смутился.
— Я живу здесь с 60-х годов. Мы переселись сюда из Уджарского района. После начала волнений я переехал в Азербайджан, вновь вернулся в Уджар. Но я не смог там выжить.
— Когда вы вернулись обратно в Аскеран?
— В 1991 году. Правда, одно время меня хотели убить.
Тут в нашу беседу с Т.Алиевым вмешался С.Арушанян: “Я тогда сказал ребятам — к чему его убивать? В чем он виноват? Сегодня для нас нет никакой разницы, кто по национальности Тофик”.
Да, эта история настолько поразила меня, что, вернувшись из Карабаха, я сразу же поспешил поделиться своими впечатлениями с читателями. И насколько было велико мое удивление, когда так называемый министр иностранных дел господин Мамедъяров срочно опроверг мои впечатления и расценил их любимым словом “провокация”.
С ЛЮБОВЬЮ И БОЛЬЮ
Каждый житель Степанакерта обращался ко мне с обидой: “Почему вы называете наш город Ханкенди? Мы родились не в деревне, а в городе!” Откровенно говоря, я тоже не могу понять назойливость и напускную принципиальность многих наших краснобаев и пропагандистов, тупо навязывающих нашей топономике название Ханкенди. В сущности, этот город является Степанакертом. Этот город был построен и оформился именно в годы Советского Азербайджана и по большому счету в отличие от Шуши, Лачина, Кельбаджара никогда не был азербайджанским.
В отличие от того, что находит отражение на страницах многих наших СМИ, в Степанакерте строятся дома, школы, город преобразовывается на глазах. Как правильно заметил один из моих армянских коллег, Карабах — это отдушина для диаспоры. Именно поэтому сюда привлекаются многомиллионные инвестиции, возводятся новостройки, заправочные станции, строятся новые дороги, открываются совместные с иностранцами (армянская диаспора в Швейцарии и Бельгии) предприятия. Кстати, в отличие от наших новостроек здесь новые квартиры получают не чиновники из президентского аппарата и депутаты, а семьи инвалидов и погибших на войне.
Один из жителей Степанакерта Карен: “Мой отец погиб в боях за Мардакерт в 1992 году. В этом году А.Гукасян вручил нам ордер и мы получили в новостройке пятикомнатную квартиру”. Слушая сына карабахского солдата, я невольно пришел к мысли, что патриотизм укрепляется не пустыми пропагандистскими заявлениями, а реальными поступками. В каких трущобах ютятся наши карабахские инвалиды, как они влачат свое существование? Это известно каждому из нас...
Обида армянских карабахцев выражалась не только в том, что в Баку Степанакерт называют по-иному, но и в связи с широко развернувшейся кампанией вокруг так называемого героического поступка Рамиля Сафарова. “Разве он мужчина? Он же убил спящего человека! Настоящие мужчины убивают в открытом бою” — эти слова и упреки встречали меня повсеместно. Но откровение моего охранника, который сопровождал меня до моего последнего дня пребывания в Карабахе, просто потрясло меня.
“Я охранял вас до последнего дня. И это было честью для меня. Моего отца убили во время войны, он погиб в Мардакерте. Но я понимаю, что все это ушло в прошлое. Приезжайте еще”. Ведь у него было тысяча возможностей убить меня и отомстить за кровь своего отца, получить всеобщее признание и уважение. Он не сделал этого. Ему не позволила совесть.
Я прощался с Карабахом и своими коллегами. Карина, встретившая меня первой на этой земле, улыбаясь, сказала: “Отсюда уезжают с любовью!”
С любовью и болью покидал я Карабах.
