Один из самых ожидаемых фильмов Венецианского фестиваля — драма о геноциде армян, снятая этническим турком, — показался Антону Долину драматической неудачей.
«Шрам» — очень важный фильм. Начинать надо именно с этого, а не с того, что из задуманного в нем получилось (кое-что), а что — нет (многое). Это первая стопроцентно мейнстримная, массового пользования, картина о геноциде армян, случившемся уже сто лет назад, но так и не получившем по-настоящему талантливого и в то же время общедоступного выражения в кино. Более того, сделана она этническим турком: от такого фильма тем, кто до сих пор отрицает резню, отмахнуться будет сложнее, чем от левацких манифестов Орхана Памука — чуть ли не изгнанного за крамольные речи из родной страны, несмотря на Нобелевскую премию. Фатиху Акину изгнание не грозит, он и так гражданин Германии. Режиссер молодой, активный, энергичный, бесспорно талантливый, неизменно успешный: посмотрим, как оценит «Шрам» венецианское жюри, но, например, три предыдущих фильма Акина, «Головой о стену», «На краю рая» и «Душевная кухня», получили призы, соответственно, в Берлине, Каннах и Венеции, а потом заработали солидные суммы в европейском прокате.
Именно поэтому в его способность сделать эту картину уверовали многие — мощная международная команда, в которой, к нашей чести, отыскалось место и для двух российских сопродюсеров, Рубена Дишдишяна и Арама Мовсесяна. В ней были легендарный немецкий продюсер Карл Баумгартнер, не доживший до премьеры, ветеран-сценарист из Штатов Мардик Мартин (он познакомил Акина со своим другом Мартином Скорсезе, благословившим фильм), польский художник-постановщик Аллан Старски, делавший когда-то «Список Шиндлера» и «Пианиста», молодой француз Тахар Рахим, после роли в «Пророке» ставший одной из главных молодых звезд Европы. И многие другие. Снималось все на 35 миллиметров, никакой цифры. Бюджет собрали для европейского фильма солидный, декорации не рисовали на компьютере, а строили по-настоящему. Съемки велись по всему миру — в Иордании, на Мальте, в Канаде, на Кубе. Этот перечень лишь отчасти отражает причудливость путешествия главного героя, сыгранного Рахимом мужчины с неслучайным именем Назарет, который во время резни 1915 года потерял семью, а теперь надеется найти выживших, как оказалось, дочерей-близнецов.
Да, сценарий был задуман тоже очень умно, в полном соответствии с заветом Борхеса, ограничивавшим фантазию рассказчиков до четырех основных историй. Здесь, ясное дело, за базис взят сюжет об Одиссее, хотя Итака у Назарета — виртуальная, не имеющая никакого отношения к давно покинутой Армении, куда он не собирается возвращаться. Его цель — воссоединение семьи.
Рассказав об этом, неизбежно приходится подобраться к главному. Невзирая на честно приложенные усилия, «Шрам» не получился. Главная задача — заставить весь мир сопереживать жертвам геноцида и их наследникам — не выполнена. Те, кто не в курсе, просто не поймут, что случилось: собственно резни, за исключением одной сцены, в картине не показано, ее причины смутно объяснены в начальном титре, социальные и политические последствия попросту выпущены из поля зрения. Ну а те, кто разбирается в вопросе (хотя, конечно, не они были целевой аудиторией), могут даже предъявить авторам претензии, сочтя их фильм несмелой полумерой. Палачи толком не заклеймлены, жертвы остались неотмщенными. Плакать на сеансе «Шрама» будут две категории: чувствительные домохозяйки и те, чьи близкие пострадали или погибли сто лет назад. Но этого недостаточно. Надо, чтобы плакали все.
Вероятно, Акин пал жертвой попытки говорить сразу со всеми на универсальном языке, в прямом смысле слова: в «Шраме» звучат турецкий и арабский, но чаще всего персонажи разговаривают друг с другом по-английски, что звучит довольно анекдотично (по меньшей мере до тех пор, пока действие не переносится в США). По этим же причинам режиссер избегал политических нюансов, без которых невозможно понять подоплеку трагедии, и старался не показывать излишне жестоких сцен — в России фильм, скорее всего, выйдет с маркировкой «12+». Все это отсылает нас к условному кинематографу далекого прошлого, который вдохновлял романтика Акина: в «Шраме» есть даже прямая цитата из «Искателей» Джона Форда. Проблема в том, что сегодняшнему зрителю, если он только не изощренный синефил, этого категорически мало.
Кое в чем можно снять вину за неудачу с плеч Акина, который все-таки очень старался. Само название фильма — оно же его центральная метафора — выбрано чрезвычайно точно. Турок, которому приказано убить Назарета, не решается доделать жуткую работу до конца: он надрезает горло армянина, раня его, но после наступления темноты возвращается, чтобы спасти. В результате Назарет немеет, теряет голос навсегда. Армянский геноцид — колоссальная фигура умолчания, которая остается белым пятном современной истории на протяжении целого века, и кинематографу до сих пор не удалось это изменить. Даже хуже: стоит кому-нибудь взяться за эту тему, и его ждет неудача. Хитроумная попытка канадца Атома Эгояна поместить события резни в контекст снимающегося фильма в итоге придала его картине «Арарат» оттенок излишней двойственности; после этой работы практически каждая следующая картина когда-то модного режиссера оказывалась слабее предыдущей. Пять лет спустя братья Тавиани вернулись к геноциду в «Гнезде жаворонка» — неловком, ходульном, хотя и душераздирающем фильме. За все годы кинематографа самой удачной попыткой затронуть этот материал не в публицистической, а в художественной манере так и осталась лента Артавазда Пелешяна «Мы» 1969 года. Но ее сегодня, увы, мало кто видел.
Некоторые вещи меняются — медленно, постепенно, неотвратимо. Сегодня вряд ли был бы возможен и «Список Шиндлера», фильм нарочито наивный и почти сказочный в своем прекраснодушии. Он остался в прошлом веке. Да и «Пианист», в котором уже не было места чуду, а только неприглядному труду выживания, — тоже в минувшем десятилетии. Сегодня, когда над миром вновь витают призраки войны, все более материальные с каждым днем, в искупление и прощение мало кто поверит. Современный язык, на котором можно говорить на подобные темы, явлен в «Акте насилия» и новейшем «Взгляде тишины» документалиста Джошуа Оппенхаймера, конкурента Акина в нынешнем венецианском конкурсе. Это язык стыда, горечи и безвозвратности. Он не допускает даже надежды на хеппи-энд.
В «Шраме», однако, есть несколько сильных сцен. Одна из них — редкий момент подлинного чуда в невеселой судьбе главного героя. На площади в Алеппо он впервые в жизни попадает на киносеанс под открытым небом. Толпа беженцев, смеясь и плача, смотрит немой фильм Чаплина, и онемевший Назарет на эти минуты перестает чувствовать себя изгоем, переживая что-то вроде счастья. Именно здесь он встречает своего бывшего помощника, который сообщает ему, что его дочери живы. Фатих Акин, похоже, искренне верит в способность кинематографа возвращать веру в невозможное. Интересно, многие ли смогут и захотят эту веру разделить.
Антон Долин
Фильм немецкого режиссера с турецкими корнями поднимает тему, до сих пор являющуюся табу в Турции. Корреспондент DW на Венецианском кинофестивале Йохен Кюртен посмотрел эту и другие картины.
Основное послание фильма Фатиха Акина (Fatih Akin) сконцентрировано в маленькой сцене: двадцатые годы прошлого века, мы находимся где-то на Востоке. Захламленный задний двор, теплый вечер. На импровизированный экран проецируются черно-белые кадры: «дают кино». Старики и дети, мужчины и женщины вместе смотрят «Малыша» Чарли Чаплина.
Публика от души хохочет. И вдруг происходит трагедия: малыша у Чарли отнимают. Вплоть до хеппи-энда, когда счастливый Чарли снова заключает в объятия ребенка, публика переживает вместе с героями ленты… В конце проливаются потоки слез: и на экране, и в импровизированном кинозале. «Я задал себе вопрос: как снять фильм, который заставил бы граждан современной Турции сопереживать армянам, жертвам геноцида почти вековой давности», – сказал режиссер Фатих Акин на пресс-конференции. Его фильм – ответ на этот вопрос.
Фильм на запретную тему
Фатих Акин, родители которого приехали в Германию из Турции, снял кино на тему, которая в Турции до сих пор является запретной: не только власти страны, но и общество до сих пор отказываются официально признавать геноцид армян.
Об исторических событиях рассказывается на примере судьбы одного человека — отца армянского семейства по имени Назарет (в этой роли – французский актер алжирского происхождения Тахар Рахим). События начинают разворачиваться в 1915 году в Османской империи, где пока еще мирно и дружно живут люди разных национальностей. Но вскоре настает тот злосчастный день, когда всех мужчин деревни, где живет Назарет, сгоняют на площадь и отправляют под конвоем на принудительные работы.
После череды страшных картин — марша смерти, произвола, массового расстрела – чудом выживший Назарет узнает о гибели жены. Но его дочери, возможно, остались в живых, и отец отправляется на их поиски за океан. Назарет не может говорить: ему перерезали голосовые связки (отсюда и название фильма – «Шрам»). Поэтому кричать за него приходится другим.
Путь к истинной религии
По словам Фатиха Акина, одной из центральных тем, которые его интересовали во время создания фильма, был путь к религии: его герой утрачивает веру в церковь и ее ритуалы, зато приближается к тому, что, с точки зрения режиссера, является истинной сутью религии – духовному началу, умению не отчаиваться в самых безысходных ситуациях.
О фильме «Шрам» очень много говорилось и писалось заранее. Масла в огонь подлило то обстоятельство, что Акину не удалось реализовать свой следующий проект – фильм об убитом турецко-армянском журналисте. Формальная причина отказа от съемок – команде не удалось найти актера на главную роль. Но сообщалось и о других сложностях: в частности, живущему в Гамбурге Акину угрожали расправой радикальные группировки из Турции.
Едва ли всем в Турции придется по душе и «Шрам»: в фильме есть беспощадные сцены зверских расправ турок над беззащитными армянами, мучительной смерти узников лагерей. Есть серьезные сомнения в том, что официальная Анкара даст разрешение на прокат фильма в Турции (которого добивается режиссер). И все-таки этот фильм — мощный манифест молодого режиссера, личное «не могу молчать» и одна из первых попыток отразить на киноэкране трагические события полузабытого миром геноцида.
Прохладная реакция и серьезная конкуренция в Венеции
Венецианской публикой и международной критикой новый фильм Фатиха Акина был принят скорее прохладно. Сдержанная реакция связана как с непростой темой, которую поднял режиссер, так и с сознательным отказом от участия звезд и достаточно консервативным визуальным языком картины. Кроме того, у Акина серьезная конкуренция: достаточно упомянуть такие уже показанные публике ленты конкурса, как «99 домов» («99 Homes») Рамина Бахрани или «Черные душой» («Anime Nere») Франческо Мунци. Фильм Бахрани, представляющий в конкурсе США, рассказывает о трагических последствиях мирового экономического кризиса. Итальянская лента заглядывает в мрачные глубины истории одной итальянской семьи, где правят бал связи с мафией и кодекс чести.
Словом, кинофестиваль в Венеции верен представлению о кино, каким его видел еще Чарли Чаплин: как о мощном способе при помощи индивидуальных историй говорить на ключевые темы бытия, эмоциями воздействовать на рациональное начало и вызывать жалость к слабым и страдающим этого мира.
Йохен Кюртен, Анастасия Буцко
