Степик и я были единственными армянами в призыве

Степик для меня был одним из тех, про кого я мог с уверенностью сказать: «Это мой лучший друг». Мы с ним встретились и познакомились в армии. Меня привезли в часть перед самым новым годом, а он в это время, не помню уж по какой причине, находился в госпитале. По его возвращении нас представили друг другу. Но он принял меня несколько настороженно, и потому мне не понравился. Однако, спустя некоторое время, мы здорово сдружились, и эта дружба сохранялась между нами, а потом и между нашими семьями, долгие годы.

Мы были единственными армянами в призыве, еще было три грузина, а спустя полгода из учебки пришел один дидойский аварец – Ибрагим, которого мы всегда звали «Маги». Это и был наш круг, наше армейское братство.

Степа был тбилисским армянином. Невысокого роста, с кучерявыми волосами, он обладал неиссякаемой энергией, невероятным магнетизмом, и был из тех, кто всегда поделится последним куском хлеба и на кого можно во всем положиться. А еще Степик был неутомимым балагуром, эдакой душой компании, музыкантом и бабником - в хорошем смысле этого слова. Надо сказать, что и русские девушки всегда отвечали ему взаимностью.

Я, как спортсмен и просто физически более развитый парень, всегда зорко отслеживал любые поползновения со стороны многочисленных представителей основного государственного этноса на наш кавказский нейтралитет. Они не лезли в наши дела, а мы не трогали и не обижали их. Они знали, что мы не делаем «женскую» работу, и вынуждены были уважать это наше маленькое право.

Сразу после того, как завершился мой курс молодого бойца, единственный армянин, уходивший домой, – Арам – передал мне «по наследству» полковую баню, и та превратилась в место сбора нашей небольшой кавказской мафии.

Однако моя банная лафа продолжалась недолго. Вскоре было объявлено об отправке нашей части в дальние края, и на месте нашего полка начал потихоньку расквартировываться полк краснопогонников. Соответственно, армяне из новоприбывшей части тоже стали захаживать ко мне в баню на наши «кавказские посиделки».

Как-то один из них - сержант по имени Игорь, постирал свою ПШ и, сказав, что в столовую не пойдет, поскольку форма еще не высохла, попросил, чтобы мы на обратной дороге захватили с собой его солдатскую пайку.

Мы отобедали и собрались было покинуть солдатскую столовую, но тут я вспомнил, что нужно забрать пайку Игоря. «Степ, сгоняй за пайкой, вон рота Игоря обедает», - отправил я Степу обратно в столовую. Тот вернулся - весь бледный и без пайки. «Что случилось, Степ?» «Их сержант – дежурный по столовой – послал меня на х..».

На Степу было жалко смотреть. Кровь ударила мне в голову, но я взял себя в руки, сказав: «Степик, братишка, потерпи до вечера».

Вечером я терпеливо дожидался, пока все завершат ужин, и сержант-краснопогонник выйдет из столовой. Кулаки мои чесались, внутри разливалось волнительное чувство - это, знакомое многим, упоительно сладкое ожидание драки и крови обидчика. Степа крутился возле меня. «Степик, джана, только ты не лезь, и жди меня здесь, хорошо?» «Ладно, брат, как скажешь».

Наконец напыщенный старослужащий вышел из столовой. «Сержант, разговор есть», - окликнул я его. «Чего тебе?» «Пойдем, поговорим».

Я завел его за полковую котельную и перед тем как приступить к экзекуции, задал вопрос: «Сержант, сегодня днем наш братишка подошел к тебе и попросил дать пайку другого нашего брата – Игоря, армянина из твоей роты. И что ты ему ответил?»

С сержанта мигом слетела его индюшачья спесь. Но за свой гнилой язык он должен был ответить. Взяв его левой рукой за грудки, я только занес кулак, как вдруг…

…Как вдруг из-за моей спины (и откуда только взялся?) коршуном вылетел Степа. В общем, как говорил классик, «не вынесла душа поэта». Сказать, что он начал бить незадачливого сержанта, значит, не сказать ничего. Он лупил его руками, ногами, головой, какими-то досками, в общем, всем, что попадалось под руку. Было в этом что-то нереальное: Степа, уступающий русскому сантиметров 30 в росте, напоминал лилипута, жестоко избивающего Гулливера. 

Внизу под горкой было небольшое озеро, образовавшееся из сливавшихся туда остатков мазута с полковой котельной. Бедный сержант скатился и упал в эту грязную вязкую массу, барахтался там, пытаясь вылезти, а Степа и сверху не давал ему продыху, поливая градом камней, палок, каких-то кусков гудрона и т.д. Я схватил своего разбушевавшегося товарища в охапку и силой поволок прочь от котельной. «Пусти, брат, я убью эту мразь, как он посмел, как он только посмел…» - хрипел Степа.

…На вечернее построение сержант-краснопогонник приковылял весь перебинтованный. Уж не знаю, как он сумел отбрехаться от начальства, но нас он не сдал. Да, в принципе, по неписанным армейским законам он и не мог этого сделать: мы ведь даже полгода еще не отслужили, а он был старослужащим. А тут такой вот конфуз.

…С того самого случая моя любовь к другу умножилась на искреннее уважение к его неукротимому духу и внутренней силе. И правда, в этом физически далеко не выдающемся теле скрывался мощный дух настоящего мужика.

Были и другие случаи, когда я мог лишний раз убедиться в стойкости и мужестве своего друга. Но о них, уж не обессудьте, как-нибудь в другой раз.