Моя карсская бабушка Шого

Маму моей бабушки (существует ли в армянском языке женский эквивалент прадедушки?) Марус звали Шого, Шогакат. Родилась она в семье священнослужителя. Ее отец, тер Григор, был священником одной из церквей Карса. Они покинули Карс в 1918 году. Бабушка Шого рассказывала, что несколько недель жили в полях, в условиях сильного голода и тревоги, питались травами…

- Ключ положили под порог, ай, бала… Прямо под порог…

Эмигрировали, добирались до Северного Кавказа, и большая часть детей тер Григора, и его наследников, осталась во Владикавказе, Нальчике и Моздоке. Они сделают цветущими армянские общины, сами разрастутся, а вот в Армению вернутся очень немногие.

И уже там Шого, на выданье, встретит моего прадеда, мушца Сероба, выйдет замуж и, Бог знает как, доберется до юга России, на этот раз попав в когти голодомора. И, наконец, долгий и длинный путь приведет ее в Армению.

Годы спустя в доме бабушки был большой сундук. Не знающий подумал бы, что это - тряпье, барахло, а бабушка Шого в этот сундук складывала высушенные на солнце куски хлеба. Дважды спастись от голодной смерти – это не шутки.

У бабушки Шого родятся двое детей – Маруся и Коля. Коля с началом войны уйдет воевать, а чуть позднее придет весть о его бесследном исчезновении. Сосед, служивший вместе с Колей, так и не расскажет, что тот военный корабль, на котором находился дядя Коля, взорвался на его глазах… От Коли останется одна фотография на стене дедовского дома да справка из военкомиссариата на сайте Мемориала.

А бабушка Шого каждый божий день будет возвращаться во двор их старого дома, садиться на низенькую скамью и отвечать сама себе на тревожащие вопросы: «А что, если Коля вернется, он ведь не знает, где находится новый дом…»

Когда бабушка Шого умерла (а умерла она, спустя ровно семь дней после смерти бабушки Марус, и семь дней, и похороны устроили одновременно), ее глаза остались открытыми. В день похорон один человек дал совет растерянным родственникам: принести Колину фотографию и поднести к бабушкиным глазам, чтобы она со спокойной душой покинула этот несправедливый мир...

А спустя четыре года родится моя маленькая сестра. По желанию моей матери сестре дадут имя Шогер - в память о бабушке Шого, которая последние годы своей жизни жила с нами. И мою маму, невестку своей дочери, очень любила…

Любила до такой степени, что холодной зимой 1973-го решила поехать к директору школы одного из сел Севанского района и просить, чтобы моей маме разрешили одевать брюки. Бабка Шого была большой сторонницей идеи брюк: он ведь были теплыми, особенно в севанскую стужу.

Любила до такой степени, что каждый раз, прячась от глаз моей матери, доставала постельное белье, складывала, клала на стул. Потому что невестка была молодой, а дел – много. Так хоть ее, Шого, белье пусть долго остается чистым. Моя мать, конечно, удивлялась и недоумевала, что белье бабушки Шого остается чистым, и начала расследование. И тайные дела моей бабушки выплыли наружу, и моя бедная бабка сдалась только после одного ультиматума: когда мама объявила, что в эту зиму, в самую стужу, каждую неделю будет распарывать чехлы у одеял и матрасов, и стирать.

Бедная моя бабка… Когда родилась моя средняя сестренка, Шого, опять же, жалея мою мать и улучив момент, когда мама была на кухне или занята уборкой в других углах дома, быстренько подсушивала мокрые вещи моей новорожденной сестры, заботливо складывала и засовывала в шкаф. Но мамино обоняние!.. Вынимая из шкафа каждую вещь, мама подносила ее к носу и при малейшем сомнении отправляла в стиральную машину. Мне тогда было два годика, и бабушка обратилась к последней хитрости: отправила за пеленкой меня. Я бегом добегаю до шкафа, вытаскиваю пеленку и… подношу к своему носу. 

- Аман! – хлопает себя по коленям бабка Шого, - аман, и этот ребенок весь в тебя…

А в конце дня она заботливо доставала из мусора все клочки бумаги. Так и не могла понять, как можно бумагу, газету или письмо выбросить, ведь там может быть написано что-то важное, а тут… Заботливо складывала, собирала клочок к клочку. Вечером, убедившись, что ничего ценного нет, как-то смирялась с той мыслью, что обрывки бумаги будут все-таки выброшены в мусор…

Очень любила на кухне следить за мамой. Но «свекровства» не допускала, молча восхищалась, особенно когда мама пекла эклеры.

- Ай, бала, не пойму. Ты так мало теста кладешь, почему же оно так увеличивается? – не уставала удивляться бабка Шого.

Очень любила моего папу. Он был ее первым внуком, она его вырастила. Не засыпала, пока папа не приходил домой. И перед сном раз за разом проверяла шкафы, дверь, воду, газ… Спустя годы тот же характер начал проявляться и у моей сестры Шогер. Будучи двухгодовалым ребенком, она перед сном осведомлялась: а выключили ли мы газ и воду, двери закрыли? С 88-го, когда мой отец не всегда ночевал дома, иногда отсутствуя неделями и месяцами, беспокойству Шогик не было предела: бедная девочка со спокойной совестью засыпала, когда слышала скрип двери наружного коридора и усталые звуки шагов моего папы.

И лишь Шогик сумела добраться до Карса с своей дашнакской группой, дошла до разрушенного и покинутого армянского квартала, привезла фотографии и горсть земли.

Горсточку земли, букет засохших полевых цветов и несколько камешков.

И эта горсточка уже столько лет находится у нас дома. Не могу заставить себя отнести и высыпать на могилу бабушки Шого. Не могу. Мне кажется, высыпав, мы навсегда потеряем Карс – и я, и моя бабка.

Но что такое надежда, я и сама не знаю…

Мариам Амирханян

Перевод с армянского - Пандухт