Светлая память  моим землякам, ставшим жертвами чудовищных преступлений...

Фото Александра Героняна.


Серож
рассказ
1
    В будние дни весь двор окончательно просыпался от  зычного голоса молочника Арменака:
     - Мааацони, мааалоко! Самый свежий… Мааацони, мааалоко!
    По Арменаку  время можно было проверять. Неизменно в 7.30 он появлялся со своей тележкой во дворе. Зазывал  покупателей. На заводе давали гудок,  означавший начало смены. А через полчаса в школе, что стояла еще ближе к жилым домам - прямо   через дорогу, раздавался звонок на урок.  Взрослые уходили на свой завод, а дети в школу. Все как всегда.
    На зов молочника откликались только старушки и домохозяйки. Они выходили из квартир в байковых халатах и чувяках на босу ногу,  с трехлитровыми баллонами в авоськах и алюминиевыми бидонами.
    Арменак свое дело знал хорошо – обслуживал быстро и с улыбкой:
    - Пусть сегодня твой внук, Зулейха-ханум, получит пятерку по природоведению.
    - Эээ, Арменак, что ты такое говоришь! Гасанчик только в первый класс пошел. Какой природоведение! 
    Подходила следующая покупательница.
    - Софа, вы сегодня  такая красавица! Вашему мужу крупно повезло!
    - Ну вы прямо скажете, Арменак… Но все равно спасибо за комплимент.
    Еще одна покупательница.
    -  Кнарик, матах (ласковое обращение – прим. автора), пусть у твоих дочек кожа будет белая и нежная, как это молоко.
    - Лучше  скажи, где хлорофос купить. Подсыплю его в молоко и отравлю своего гада.
     - Вай,  зачем отравить, Серож хороший. Ну, шумный немножко, правду скажу. Но хороший.
     Молочник знал постоянных  покупателей по именам и даже слегка был посвящен в их семейные дела.
     По выходным Арменак не приходил. Говорили, что он уезжал в село под Хырдаланом, где держал целую подпольную ферму. И еще говорили, что его вот-вот ОБХСС посадит. Хотя зачем сажать человека, если  его жена  горбатится на этой ферме, ухаживает за коровами, доит их, а Арменак тоже горбатится и еще  сам развозит молоко по городским дворам. И всегда свежее. Это у Абдула в продмаге все быстро скисает, особенно в жару. И вечно мухи зеленые сидят на вонючем сыре.
     Да, пунктуальный старый молочник служил вроде ходячего  будильника. Воскресным же  утром двор просыпался, как обычно, от хриплого крика Серожа:
    - Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!
    Наверное, в этой странной формулировке таилась вся жизненная философия Серожа. Мол, преодолею любое препятствие, на моем пути не должен стоять никто и ничто.
    Про автоген он не зря упоминал. Серожа на заводе называли  сварщиком от Бога.  Он не боялся струи огня, накаливания высокой  температуры -  с металлом вообще был «на ты». Как писала  заводская многотиражка,  у Серожа была «привычка к металлу». Сколько труб на заводе он сварил, сколько планов и соцобязательств выполнил и перевыполнил! Слов нет, работу свою он знал и  любил.     С газосварочным агрегатом и с небрежной улыбкой на лице проходил он по заводским цехам,  тянул  за собой на тележке два баллона -  синий и белый, с кислородом и ацетиленом. Сварщик   направлялся  туда, где срочно требовался его огненный талант.
    За золотые руки на заводе терпели этого невыносимого сквернослова и пьяницу.
    Впрочем, пил Серож только по выходным. Суббота начиналась у него, как подобает настоящему мужчине Арменикенда, с  хаша (наваристое блюдо – прим. автора). 
  Хаш  готовил Серож самолично. И на базаре сам выбирал свиные ножки.  Он давно страдал от бессонницы, поэтому в ночь с пятницы на субботу сидел на кухне у плиты, помешивал половником булькающее на малом огне жирное варево в большой эмалированной кастрюле и курил. Думал о чем-то своем.
   Компания собиралась постоянная, соседская: заводской бухгалтер Мартиросов, братья  Робик и Эдик, дядя Армаис. Иногда с  Завокзальной приезжал свояк Славик.
    Жена Кнарик накрывала на стол – помидоры, огурцы, сыр брынза, чурек… Хашная компания ограничивалась, как правило,  двумя бутылками водки. Пили не спеша, культурно, нахваливая Серожа за его кулинарные способности. Ближе к полудню все расходились по домам. Серож ложился перед телевизором на диван, чтобы немного вздремнуть. А вечером он  извещал  весь двор, что  бодр и дееспособен:
     - Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!

                                                         2

    Похмелиться надо было позарез. Но вот  где достать деньги? Кнарик молчала, как партизанка на допросе в гестапо. Дочки спали. Да они вообще не знали про семейный загашник. Нужно было срочно у кого-то занять.
     Однако в такую рань к соседям идти не хотелось. И вообще двор был пуст. Серож в нерешительности стоял возле подъезда. Побрел к беседке – никого. Почесал затылок  и обреченно вздохнул. Но вот из его парадного вышел лысый мужчина в очках.
    - Ты кто? -  остановил его сварщик.
    - Доброе утро! Я  тут живу, Сергей, сосед ваш. Шпигельман Борис Соломонович.
    - Слушай, Шпильман, дай  пятерку до получки… Как брата прошу! 
    - Вы же знаете, Сергей, как я вас уважаю. Но не могу…
    Борис Соломонович и по выходным вставал  рано, чтобы успеть купить в киоске «За рубежом»» и журнал «Здоровье», которые регулярно читал много лет.
     - Ладно, гони трояк – и свободен. На следующей неделе верну… Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!
   Последний аргумент для Бориса Соломоновича показался угрожающе убедительным. Да и от пьющего соседа  иначе  не отделаешься.
    В  гастрономе  на углу Абдул, продавец и завмаг в одном лице, отпускал товар в долг. И все заводские аккуратно возвращали после получки или аванса. Серож  в том числе.
   - Сергей, дорогой, не обижайся, да. Ты только вчера взял два бутылка «Столичный» в долг. Вот, смотри, да
    Абдул протянул общую  тетрадку.
    - Ну и что! Имею права еще выпить!
    - Серож-джан, два бутылка по 4, 12. Сколько будет? 8 рублей  24 копейка будет, да, -  пухлые пальцы продавца прошлись по костяшкам счет.
    - На, на, подавись. Долг тебе принес, - Серож выложил на прилавок давешний шпигельмановский трояк. – А теперь один «Агдам» дай. Срочно! И запиши в свой бухучет-тетрадь…
    В молодости Серож отсидел за хулиганку. Напоминанием о тех бурно-романтичных  годах его жизни была наколка на впалой волосатой груди – белокурая красотка ослепительно улыбалась, кокетливо прикрыв левый глаз. «Со своей мандавошкой в гробу лежать будет», - сурово оценила Кнарик картину на теле мужа. Но это еще не все. На одной руке, выше локтя, была растиражированная наколка блатных пессимистов: «Нет в жизни счастья», а на другой – «Не забуду Майкоп лета 1970». К первой наколке, учитывая непростую судьбу Серожа, вопросов не было. А вот чем ознаменовался в его биографии летний город Майкоп, так и оставалось загадкой. Сначала  ревнивая Кнарик ругала его за любовницу, которая там, в Адыгее, ждет  Серожа. Потом он поклялся, что в Майкопе никогда не бывал. Он вообще дальше Шиховского пляжа из Баку никуда не выезжал. И срок мотал  почти дома, в Баиловской тюрьме. А почему такую наколку сделали на правой руке, он вообще не помнил. Пьян был, когда в камере «один фуцин» наколку делал. Когда про текст спросили, Серож неожиданно выдал про лето в Майкопе. Вот такое в голову взбрело.
    Когда настроение становилось особенно паршивым, Серож затягивал блатную песню, под которую в Арменикенде женились, отмечали дни рождения, а одного вора в законе то ли  отпевали под нее, то ли  на поминках пели под аккордеон и кларнет:
 

«Ночью я родился под забором,
Черти окрестили меня вором,
Мать родная назвала Романом,
И с тех пор я шарю по карманам.

Когда меня матушка рожала,
Вся кругом милиция дрожала,
А врачи ей говорили хором,
Этот парень точно будет вором


Я в Батуми воровал немало,
А в Тбилиси посадили гады,
И теперь пишу тебе, родная,
Вай, мама-джан!
Вот какая доля воровская».

     Бутылку «Агдама»  Серож приговорил из горла, прямо по дороге от магазина до дома. После выпитого на душе стало легче. И песня полилась сама собой…

                                                           3

   Кнарик во дворе все жалели. Но соседи, будучи трезвыми реалистами, понимали:  тесную «двушку» Серожа и Кнарик не разменяешь. А выставлять на улицу пьяницу, хоть порой и убить его не мешало, нельзя. Кто будет Кнарик и троих детей кормить, Стеллу, Венеру и Анжелу, кто?
    - Ой, Кнарка, замучаешься ты с этим баламутом, - по-бабьи сочувственно вздыхала соседка  Варвара Петровна. – Я их, алкашей, хорошо знаю…
    Варвара Петровна работала на заводе  кадровиком. Не одного пришлось за пьянку  уволить. А этот Серож, паразит, в ударниках труда, прости Господи, ходил. На работе – ни-ни, ни грамма. Зато на выходные вдоволь напивался и  измывался над  своей семьей. Хоть на 15 суток его сажай.
    Кнарик оставалось только проклинать мужа, провоцируя его, и терпеть.  А он, когда выпивал, то скандал устраивал. И все посреди двора, ему публика нужна была. Выходил из парадного и начинал выдавать. Про Кнарик, севшую ему на шею, про ненасытность женщин вообще.
     - Это не жена – хаясыстка (скандалистка – прим. автора). Только орать умеет. Зырт (шиш – прим. автора) тебе, а не квартальная премия! – Серож поворачивался в сторону своего окна и показывал кукиш. -  Жировку (квитанция из домоуправления – прим. автора) принесли – Серож за квартиру плати. Дочкам кримплен нужно – Серож, деньги давай. А я что, печатный станок Госбанка?! У меня дашбаш (халтура – прим. автора) нет, я не взяточник какой-нибудь. Серож  - рабочий человек!
    Сварщик  делал паузу. Потом вновь поворачивался к своему окну.
    - Я тебе не фармазон какой-то! Сама такая пинтишка (грязнуля – прим. автора), дома бардак, про веник вообще забыла…  Готовить не умеет… Зачем я  вообще женился на этой дуре! Ничего, ничего… Сейчас чарыхи (обувь –прим. автора) надену, «Макнамара» надену и пойду на Торговую чувих клеить. Это голодушникам районским и чушкам девушки не дают. Серожу дадут, - ухмыльнулся оратор, явно довольный собой.
    - Серож, дети кругом, как тебе не стыдно!
    - Пусть будет стыдно их педагогам, что таких дебилов учат.
    Дети во дворе смеялись от души. Особенно пацаны. Дочки Стелла, Венера и Анжела стыдливо опускали головы…
    К слову сказать, никаких чарых у Серожа не было, как и фирменных очков «Макнамара». Одевался Серож своеобразно. Можно сказать, что гардероб у него отсутствовал. На наряды для дочек и даже для жены он денег не жалел. Кнарик вечно у спекулянтов модные вещи доставала. То кримпленовую кофточку, то духи польские, то югославские туфли на каблуках… Мужа  лишь однажды попыталась приодеть, но он такой скандал устроил:
   - Ай, ахчи (обращение к женщине – прим. автора), Серож, что тебе, стиляга?!
    Никакой мужской одежды, кроме заводской спецовки, в доме не водилось. На работу он в ней ходил. В холодную погоду сверху ватник надевал, в котором  из Баиловской тюрьмы вернулся. Ватник берег, как семейную реликвию, в память о своей драматической  судьбе. А дома газосварщик ходил в пижамных штанах в голубую полоску и застиранной белой майке без рукавов. В этом одеянии (плюс ватник  осенью и зимой) он появлялся  на людях. И лишь однажды, на собственной свадьбе, Серож облачился, по настоянию Кнарик,  в костюм, который одолжил ему сосед Мартиросов.
    Серож выходил из дома и направлялся к беседке, где по вечерам собирались мастера и любители настольных игр - нардисты, шахматисты и доминошники. Играли там только «на интерес». Серож предпочитал нарды. Когда выигрывал, что случалось крайне редко,  возвращался домой и пил за победу водку. Когда проигрывал – тоже пил. Теперь уже дешевый портвейн «Далляр».
    В беседке Серожа недолюбливали. Играл он неважно, а шуму от него было много. Особенно задумчивым шахматистам он мешал.
    - Еще тот фраер не родился, который у Серожа марс выиграет! – приговаривал он, бросая зары.
    Что правда, то правда. Марс взять у Серожа никому не удавалось. Даже в безвыходной ситуации он бросал нужные зары и чудом спасался. Везунчик…
    Во дворе Серожа не любили еще по одной причине. Летом  Пал Палыч, работавший до пенсии киномехаником в заводском клубе, устраивал для всего двора бесплатный сеанс. Списанным кинопроектором он обзавелся  перед самой пенсией. Бобины с кинолентами доставал по знакомству. Вот и начал крутить фильмы. На глухую стену дома Пал Палыч вывешивал белую простыню. А напротив, метрах в  тридцати, устанавливал на тумбочке аппаратуру. Народ выходил из своих квартир с табуретами, стульями и  семечками.
    К кино Серож относился с безразличием. Ему нравился только один фильм – про восстание Спартака. Он вообще уважал мужчин за храбрость, дерзость  и свободолюбие. Раб, который не хотел оставаться рабом, превратился в его кумира. А  Кирк Дуглас там играл – ну просто красавчик! Серож  три раза смотрел «Спартака»  и еще бы столько раз посмотрел.
    Как правило, он появлялся, когда фильм уже шел. Пристраивался на корточках в первых рядах, где сидели дети на пластмассовых стульчиках. Закуривал свой «Беломор». А потом начинал комментировать происходящее на экране:
    - Ара, Яша,  такой телке надо сразу пистон вставить  куда надо, а не цветы ей дарить… Ну и фраер!
    Мужчины снисходительно посмеивались, женщины, напротив, возмущались. Серож докуривал сигарету, сплевывал сквозь зубы и уходил к себе. Скучно ему становилось на людях…
    Единственным взрослым человеком во дворе, который не имел к Серожу никаких претензий, считался Фаик из третьего подъезда. Наверное, потому, что редко они сталкивались. Фаик слыл известным всему Арменикенду наркоманом. За анашу его сажали, потом выпускали, потом опять сажали. На свободе Фаик имел интерес к Кубинке, где можно было купить все на свете. Там он и ошивался круглыми сутками. Домой возвращался за полночь и крайне редко появлялся во  дворе. Когда выходил,  шел к гаражам, садился на корточки и молчаливо смотрел в одну точку. Пацаны подходили близко-близко,  наклонялись над  застывшим в оцепенении Фаиком и смотрели в его красные зрачки. Спорили – моргнет или не моргнет?
    Серож уважал Фаика за судимость («Настоящий мужик должен тюрьму пройти и автоген в руках держать!») и где-то даже жалел. Он подходил с бутылкой «Бадамлы»  к соседу, находившемуся в  прострации, присаживался рядом на корточки…
    -   Сколько раз говорил ему, чтобы бросил курить анашу. Лучше пить, чем эту гадость курить, - доставая из кармана «Беломор», вздыхал Серож. Покурив, оставлял возле Фаика бутылку минералки и уходил.


4
    Тревожные времена настали в Арменикенде. Как-то невесело стало его обитателям, не по кайфу.
    Хмурым январским утром позвонила Марго, жена Славика, свояка. Она что-то кричала в трубку и без конца плакала. Из ее слов Кнарик поняла только одно: Славика убили прямо возле подъезда. По всей Завокзальной шныряют погромщики. Уже на 8-ом километре их видели, на Монтино, Хуторе… Говорят, завтра появятся в Арменикенде. А милиция в происходящее не вмешивается. Что в мире творится!
     Стеллу, Венеру и Анжелу еще неделю назад послали к родне. От греха подальше. А все из-за  Фаика. Прежде молча курил свой план,  никого не замечая, а тут вернулся в реальность – интерес к противоположному полу пробудился вдруг.  Фаик стал к девушкам приставать. Все цокал языком и странно гримасничал. Особенно когда сталкивался во дворе с дочками Кнарик и Серожа.
    Кнарик  все продумала. Отправила неделю назад девочек поездом до Ростова, оттуда они добрались до Сальска, где их ждал Рачик, двоюродный брат. Он и их семье присмотрел недорогое жилье.  Знакомый маклер обещал как можно скорее продать квартиру Кнарик и Серожа. Уже Севияны уехали, Гарамовы, Петросовы, Тер-Тумасовы, Оганесяны, Вартановы… Русские с евреями тоже покидали город. Молочник Арменак куда-то пропал, не появлялся вторую неделю. Наверное, на своей ферме под Хырдаланом отсиживался. Что за время наступило страшное, что за время!
    - Кто, кто звонил? – Серож почувствовал что-то неладное. Три дня он не выходил на работу.  Газосварочный агрегат так и стоял в коридоре, загромождая проход на кухню. Сказали, когда все успокоится, тогда с завода позвонят, вызовут. – Ты что молчишь, ай ахчи?
   Теперь уже запричитала Кнарик:
    - Вай, мама-джан, убили сволочи, нашего Славика убили!
    - Какого Славика?
    - Твоего свояка! - еще сильней заголосила женщина.
    Серожа словно током ударило. Жена отправилась в ванную, намочила полотенце и обвязала им лоб. Потом склонилась над раковиной, всхлипывая и поминая убитого Славика. А  Серож застыл у окна. Во двор стекались какие-то чужие люди, сплошь хмурые молодые мужчины. Стояли возле беседки, курили, искоса поглядывая на окна домов.
     Серож подошел к ванной комнате и тихо закрыл  дверь на защелку.
    - Открой, открой! – только и успела крикнуть Кнарик.
    Серож никого не слышал, ничего не видел перед собой. Он подошел к тележке со своим неразлучным газовым агрегатом, погладил оба баллона. Потом вернулся к окну: во дворе, как и в предыдущие дни, никто из своих не показывался. Слетелись, словно воронье,  только чужаки. И как много стало их…
    - Ну что, лопасы (ругательство – прим. автора), сейчас мы поминки сделаем по Славику. Серож вам слово дает.
    Кнарик, почувствовав что-то неладное, продолжала кричать из ванной комнаты. Серож переступил порог квартиры и потянул за собой тележку. В подъезде царила непривычная, тревожная тишина. Словно все жильцы покинули дом, который должен идти под снос. Даже Кнарик в ванной комнате прекратила свои причитания.
    Но вот открылась дверь соседа, осторожно, опасливо.
   - Ты кто? -  закричал Серож на мужчину, смотревшему на него  испуганными и воспаленными глазами.
   - Это я, Шпигельман… Борис Соломонович.
   - Ну…
   - Сергей, прошу вас, не выходите из дома. Вы видели этих людей? Это страшные люди.
    - Не бзди, Шпильман. Я этим фуцинам (ругательство – прим. автора) покажу… Где Серож не пройдет – его автоген пройдет!
    - Сергей, не говорите чушь! Вчера мою Софочку на Телефонной избили до полусмерти. За армянку приняли. Садитесь на трамвай, поезжайте в Семашко и посмотрите в травматологии, в восьмой палате, во что превратили мою Софочку.
    Борис Соломонович заплакал так громко и по-детски, что Серожу стало не по себе.
    - Я их душу мотал! – попытался успокоить он соседа. - Сейчас и за твою Софу им отомщу, и за Славика…
     Серож вышел из подъезда на мороз в ватнике и без шапки.  Левая рука в кармане пижамных штанов, правая волокла тележку с баллонами.  Толпа  угрюмых чужаков, сбившись в круг, о чем-то спорила. В центре стоял с бумагой в руках тощий парень в широкой кепке-аэродром. Серож услышал, как погромщики называли его соседей с армянскими фамилиями и номера квартир.
    Незваные гости пришли не просто так. Все были как на одно лицо – небритые диковатые физиономии, в темных и серых пальто, пыжиковых и кроличьих шапках. И взгляды…  Какие-то зверские взгляды. Так  на него никто никогда не смотрел.  Даже в Баиловской тюрьме. 
    Серож заметил, что у некоторых в руках были куски арматуры, заточки, а  один, золотозубый, вертел в руках финский нож.
    Толпа разомкнулась,  дали пройти. Серож прошествовал, словно на арене, среди  затаившихся хищников, готовых в любой момент разорвать его в клочья. Он почувствовал себя гладиатором перед смертным боем.  Как его любимый Спартак в исполнении Кирка Дугласа.
   - Ну что, чушкарье, очко не железное? Я всех вас, все ваши домовые книжки душу мотал, - Серож достал из кармана пачку «Беломора», прикурил. Погромщики ждали, что будет дальше. – Серож  сейчас вам, дешевым фуцинам, за  Славика с Завокзальной  устроит первомайский салют. А за соседку Софу салют  – как на 7 ноября.
    Он взял в правую руку горелку, левой стал крутить вентиль, регулируя пламя, сначала один, потом другой. Из ствола вырвался голубой огонь.
    Серож сильно прокашлялся, а затем внезапно запел:

"Вечер наступил в Баку,
Я сидеть дома не могу.
Спину ломит, сердце жмёт,
Вот братва во двор зовёт...»


     - Что вы слушаете этого придурка?! – с раздражением в голосе обратился на азербайджанском к погромщикам парень с «черным списком» в руках.  Серож узнал его: это был сосед-анашист Фаик. Тот самый, которому он  сочувствовал и приносил на похмелку  «Бадамлы». – Мочить его надо, чатлаха (ругательство – прим. автора). И всех их мочить. Тут куда ни плюнь – в армянина попадешь. Смерть армянам!
  - Смерть армянам! – эхом, но как-то вяло подхватила приутихшая было толпа.
  Золотозубый с финкой подошел поближе к Серожу:
  - Тебе что, дистрофик, жить надоело, да? – с брезгливой гримасой на лице спросил он по-русски.
    Серож выплюнул изо рта папироску. Слегка посвистывая, он стал поглаживать газовый баллон. Вдруг сзади кто-то его стукнул арматурой по голове. Серож повалился навзничь.
   - Добей его, Мамед, - Фаик кивнул на  упавшего соседа.
   - Зачем же так варварски, зачем добивать? - опять оскалился золотозубый. – Мы из него сейчас шашлык сделаем. Умеешь, Мамед, этой штукой пользоваться?
   Мамед умел пользоваться газосварочным агрегатом…
   Борис Соломонович перестал звонить в милицию – трубку никто не брал. Он с ужасом смотрел в окно, как  к его непутевому и скандальному соседу поднесли автоген, как загорелся ватник, как вмиг запалились редкие волосы, как напор огня изувечил  лицо несчастного… Страшный крик вырвался из груди Серожа.
     - Звери,  хуже фашистов, звери…
     Борис Соломонович медленно опустился в кресло, в котором он любил сидеть у окна и читать  свежие номера «Здоровья» и «За рубежом», пока Софочка готовила чай с лимоном.  Он почувствовал, что задыхается, воздуха не хватало. Хотел крикнуть, позвать на помощь, но голос куда-то пропал. А сердце все сжималось и сжималось…
   - Сооофа…
     За стеной исступленно кричала Кнарик, запертая в ванной. Вытирая слезы с лица, она  не прекращала проклинать своего мужа:
   - Открой дверь, я кому говорю?! Чтоб ты сдох!  Чтоб ты сгорел  вместе со своим автогеном!
   Над опустевшим двором и бездыханным телом Серожа медленно кружились снежинки. Рядом валялись два баллона с газом – белый и синий. Тревожный и холодный январский день подходил к концу.
Мысли и позиции, опубликованные на сайте, являются собственностью авторов, и могут не совпадать с точкой зрения редакции BlogNews.am.